Фейтфул-Плейс - [130]

Считайте меня извращенцем, но я блаженствовал весь месяц, пока мы строили планы. Да, иной раз я страдал от бессонницы, но в целом пребывал в прекрасном настроении и чувствовал себя то ли архитектором, то ли режиссером – человеком дальновидным и целеустремленным. Впервые в жизни я трудился над громадным и сложным замыслом, который не мог не окупиться, стоило только постараться как следует.

А потом папаше вдруг предложили работу на две недели; следовательно, в последний вечер он должен был вернуться домой в два часа ночи с достаточным уровнем алкоголя в крови, чтобы развеять любые подозрения копов. Предлогов медлить не оставалось. Мы начали обратный отсчет: две недели.

Мы затвердили наше алиби так, что от зубов отскакивало: семейный ужин, на десерт – лакомые бисквитные пирожные, смоченные хересом (плод моих новых кулинарных наклонностей: херес не только растворяет валиум лучше, чем вода, но и маскирует вкус, а отдельные пирожные означают индивидуальную дозу); поход на дискотеку в “Гроув”, что на северной стороне города, с целью порыбачить в свежей заводи на красоток; запоминающийся дебош в полночь с последующим выдворением за вызывающее поведение и распитие тайком пронесенного бухла; возвращение домой с остановкой на берегу канала, чтобы прикончить контрабандное баночное пиво. Домой являемся часа в три, когда действие валиума начинает ослабевать, и видим ужасающую картину: любимый отец лежит у подножия лестницы в луже крови. Запоздалое искусственное дыхание рот в рот, отчаянный стук в дверь сестер Харрисон, ошалелый звонок в скорую помощь. И все это, кроме освежающего привала на берегу, должно было стать правдой.

Скорее всего, нас бы поймали. Несмотря на врожденные способности, мы были всего лишь дилетантами; мы слишком многое упустили, слишком многое могло пойти не так. Даже тогда я наполовину это сознавал, но мне было плевать: нам выпал шанс.

Мы были готовы. В мыслях я уже проживал каждый день как отцеубийца. А потом мы с Рози Дейли пошли в “Галлиганс” и она сказала: “Англия”.

Я не поделился с Шаем, почему даю задний ход. Сначала он решил, что я надумал тупо подшутить над ним. Постепенно, когда до него стало доходить, что я всерьез, он начал истерить: пытался запугивать меня, угрожать, даже умолять. Когда все это не сработало, он схватил меня за шкирку, выволок из “Черной птахи” и отметелил по первое число – я целую неделю не мог ходить прямо. Я почти не защищался – в глубине души я понимал, что он в своем праве. Когда он наконец выдохся и рухнул рядом со мной в проулке, мне показалось – хотя я едва видел его сквозь пелену крови, – что он плачет.

* * *

– Сейчас речь о другом, – сказал я.

– Сначала я решил, что ты просто струхнул, – сказал Шай, словно не слыша меня. – Хвост поджал, как до дела дошло. Так я считал месяцами, пока не поговорил с Имельдой Тирни. Тут-то я и понял: трусость ни при чем. Всю жизнь тебя заботило только то, чего хочешь ты. Стоило тебе найти легкий способ получить желаемое, и на остальное стало наплевать: на семью, на меня, на свои обязательства, на все наши обещания…

– Постой-ка, дай уточнить, что я правильно понял. Ты упрекаешь меня в том, что я никого не убил?

Шай презрительно вздернул губу; эту гримасу он с детства корчил всякий раз, когда я пытался держаться с ним на равных.

– Не умничай. Я упрекаю тебя в том, что ты ставишь себя выше меня. Послушай хорошенько: может, твои приятели-копы и верят, что ты хороший, может, ты и сам себе это повторяешь, но я знаю лучше. Я знаю, кто ты.

– Приятель, могу тебя заверить, ты понятия не имеешь, кто я.

– Да ну? Я знаю, почему ты копом заделался – из-за того, что мы почти совершили той весной. Из-за того, что ты тогда почувствовал.

– То есть на меня напало желание искупить грехи прошлого? Сентиментальность тебе к лицу, но, как ни жаль тебя разочаровывать, ты попал пальцем в небо.

Шай расхохотался, свирепо оскалив зубы, и снова стал похож на отчаянного бедового подростка.

– Искупление грехов? Нет, это не для нашего Фрэнсиса. Зато, стоит прикрыться жетоном, что угодно с рук сойдет. Колись, детектив: что тебе уже удалось провернуть? Умираю от любопытства.

– Вбей в свою тупую башку: все твои “если”, “но” и “почти” ни хрена не значат. Я чист. Я могу прийти в любой полицейский участок в стране, признаться во всем, что мы планировали той весной; если я и наживу неприятности, то только за то, что отнимаю у полиции время. Это не церковь, за дурные мысли в ад не попадают.

– Правда? Тогда скажи мне, что месяц, когда мы строили планы, тебя не изменил. Скажи, что ты остался прежним. Давай.

Па любил повторять – за несколько секунд до первого удара, – что Шай не умеет вовремя остановиться.

– Надеюсь, во имя милостивого Иисуса-младенца на небесах, ты не пытаешься обвинить меня в том, что сделал с Рози? – спросил я. Для его же блага ему стоило внять предупреждению в моем голосе.

Снова подергивание губы – то ли тик, то ли оскал.

– Я говорю только, что не собираюсь терпеть твой самодовольный взгляд в моем собственном доме. Ты ничем не лучше меня.

– Ошибаешься, приятель. Может, мы с тобой и вели интересные беседы, но если обратиться к реальным фактам, то я и пальцем не тронул папу, а ты убил двоих. Считай меня психом, но я вижу различия.