Фейтфул-Плейс - [114]

Вместо этого я осторожно поднялся с кровати, выключил светильник и переложил сумку Холли, чтобы не загораживала ночник. Дочь подняла ко мне лицо и что-то пробормотала; я наклонился, поцеловал ее в лоб, и она с удовлетворенным вздохом глубже зарылась в одеяло. Я долго смотрел на ее светлые кудри, разметавшиеся по подушке, на острые тени ресниц на щеках, потом тихо вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

20

Каждый коп, работавший под прикрытием, знает: ничто не сравнится с днем накануне начала операции. Пожалуй, те же чувства знакомы астронавтам во время обратного отсчета и десантникам-парашютистам, выстроившимся перед прыжком. Свет становится слепящим и твердым, как алмаз; каждое лицо прекрасно до умопомрачения; разум кристально чист, каждая секунда растягивается перед глазами в огромную гладкую панораму; то, что месяцами ставило в тупик, вдруг становится предельно ясным. Можно пить весь день и оставаться трезвым как стекло; заумные кроссворды разгадываются, как детские головоломки. Такой день длится сотню лет.

Я давно уже не работал под прикрытием, но узнал это чувство, едва открыл глаза в субботу утром. Оно проглядывало в игре теней на потолке спальни, на дне кофейной чашки. Медленно и верно – пока мы с Холли запускали воздушного змея в Феникс-парке, пока я помогал ей с домашней работой по английскому, пока мы готовили себе гору макарон с горой сыра – все в голове вставало на свои места. К воскресному полудню, когда мы вдвоем сели в машину и отправились за реку, я уже знал, что мне делать.

Фейтфул-Плейс, залитая ясным лимонным светом над щербатой брусчаткой, выглядела чистой и невинной, как во сне. Холли покрепче сжала мою руку.

– Что случилось, цыпленок? Передумала?

Она покачала головой.

– Я ведь не заставляю, не хочешь – не пойдем. Только скажи, и раздобудем кино на видео с кучей сказочных принцесс и ведро попкорна больше твоей головы.

Она не рассмеялась, даже не взглянула на меня. Куда там – вскинула рюкзак повыше на плечи и потянула меня за руку. Мы шагнули с тротуара в этот странный бледно-золотой свет.

Ма не пожалела сил, пытаясь устроить вечер как следует. Она довела себя до кулинарного исступления – на каждой свободной поверхности громоздились имбирные пряники и тарталетки с джемом, – собрала войска ни свет ни заря и отправила Шая, Тревора и Гэвина покупать елку, которая едва втиснулась в гостиную. Когда пришли мы с Холли, по радио пел Бинг Кросби, дети Кармелы живописно расположились вокруг елки, развешивая украшения, все пили дымящееся какао и даже па, водворенный на диван с пледом на коленях, выглядел почтенно и впечатляюще трезво. Мы словно попали на рекламный плакат пятидесятых годов. Разумеется, весь этот фарс был обречен – все выглядели подавленными, а остановившийся взгляд Даррена ясно говорил, что он вот-вот взорвется, – но я понял, какого эффекта добивалась ма. Я чуть не растрогался, но тут она не удержалась, ненадолго вышла из образа и сообщила мне, что у меня вокруг глаз ужасные морщины и скоро я вовсе в печеное яблоко превращусь.

Тем временем я не мог оторвать взгляд от Шая. Его словно лихорадило: взвинченный и раскрасневшийся, с запавшими щеками и опасным блеском в глазах, он развалился в кресле, подергивая ногой, и завел с Тревором обстоятельную беседу о гольфе. Люди меняются, однако, насколько мне известно, Шай презирал гольф немногим меньше, чем Тревора. Единственной причиной, по которой он связался сразу с обоими, могло быть отчаяние. Шай – и я посчитал это полезной информацией – был явно не в форме.

Мы уныло развешивали мамины запасы елочных игрушек: когда ма велит наряжать елку, с ней лучше не спорить. Я тихонько спросил Холли под аккомпанемент “Малыша Санты”:

– Ты как, нормально?

– Все классно, – отважно сказала она и нырнула обратно в кучку кузенов, прежде чем я успел продолжить расспросы. Дети быстро подхватывают туземные обычаи. Я начал мысленно готовить программу психологической реабилитации.

Когда ма решила, что безвкусица достигла оранжевого уровня, Гэвин и Тревор повели детей в Смитфилд, смотреть на Рождественский городок.

– Растрясем пряники, – объяснил Гэвин, похлопывая себя по животу.

– А что пряники? – рявкнула ма. – Если ты растолстел, Гэвин Кио, то нечего сваливать на мою стряпню.

Гэвин что-то пробормотал и бросил страдальческий взгляд на Джеки. В своей неуклюжей манере он тактично пытался дать нам немного времени для семейного единения в тяжелый момент. Кармела упаковала детей в пальто, шарфы и шерстяные шапки; Холли вписалась в шеренгу между Донной и Эшли, словно родная дочь Кармелы, и они удалились. Я наблюдал в окно гостиной, как стайка семенит по улице; Холли – они с Донной шли под ручку, будто сиамские близнецы, – даже не оглянулась, чтобы помахать.

Семейное единение проходило не так, как задумывал Гэв: мы все плюхнулись перед теликом и сидели молча, пока ма не оклемалась после украшательского блицкрига и не потащила Кармелу в кухню возиться с выпечкой и пищевой пленкой. Я тихо сказал Джеки, пока ее тоже не сцапали:

– Пошли покурим.

Она опасливо глянула на меня, как девочка, которая понимает, что получит заслуженный нагоняй, как только останется с мамой один на один.