Фея незабудок - [22]
Низкий потолок и закопченные стены мастерской напоминали сторожку привратника. Здесь пахло свежими стружками, костяным клеем и дешевым табаком. У мистера Уильямса были курчавые, сросшиеся на переносице брови. Он казался хмурым и нелюдимым, но в сумрачном его взгляде Софи уловила строгую ласку. Она почувствовала себя в полной безопасности, успокоилась, повеселела и принялась самозабвенно трепать разостланный у порога половик, а столяр накрыл ее своей огромной мозолистой ладонью и хрипло сказал:
– Эх ты, охламонка ряженая, где бы нам тебя устроить?
Дик просиял: он давно мечтал о собаке, но боялся даже заикнуться об этом, и вдруг такое понимание со стороны сурового хозяина! Однако радость его оказалась недолгой, поскольку миссис Уильямс – рябая толстуха с жесткими нечесаными патлами, свисающими на широченные, будто у портового грузчика плечи, увидела Софи и завизжала, как придавленная мышь:
– И-и-и! Нечисть в дом притащили! Смерти моей хотят, изверги!
Столяр попытался заступиться за Софи, но благоверная его разбушевалась не на шутку.
– Мало мне одного дармоеда, – и она погрозила скалкой спрятавшемуся за верстаком Дику, – собаку кормить не стану, хоть меня режьте! А что если она воровать обучена? Знаю я этих комедиантов – пройдох и мошенников. Она, как пить дать, из их братии. Ишь, расфуфырилась, бесстыжая!
Далее прозвучала гневная тирада, содержащая многочисленные обвинения в адрес столяра, начиная с той далекой поры, когда миссис Уильямс служила девочкой на побегушках в трактире «Тухлая селедка» и по ней сохли все окрестные подмастерья. Софи, слушая эту отповедь, надулась, сосредоточилась, словно докладчик на трибуне, и под ней расплылось небольшое озерцо. Хозяйка угостила бы незваную гостью пинком, да та успела шмыгнуть под лавку, откуда высовывался лишь тревожно подрагивающий кончик хвоста. За него-то Софи извлекли на свет и заклеймили позором, но столяр не торопился сдаваться. Тогда супруга применила последнее средство:
– Выбирай, старый хрыч: либо я, либо собака!
Дик съежился в ожидании рокового решения, но к великому его разочарованию, бесхребетный хозяин предпочел чудесному щенку противную ряженую слониху. Миссис Уильямс всучила Софи мальчишке и строго наказала отнести ее куда-нибудь подальше от дома. Дик шел медленно, как участник погребальной процессии, скорбно прижимая к груди Софи, которая слизывала с его чумазых щек крупные соленые капли и дружелюбно потявкивала. Он свернул в сквер, где посадил Софи под чахлый куст, поделился с ней галетным печеньем, долго гладил и трепал по загривку. Потом Дик куда-то исчез. Софи терпеливо ждала и гадала, какое лакомство он ей принесет, но тщетно, и она поняла, что ее бросили. Сколько времени Софи скиталась по Лондону, никто не знает. Она плутала в паутине темных переулков, захламленных дворов и тупиков, горестных, ка к сама безысходность, ссорилась со своим отражением в лужах, движимая тоской по матери, увязывалась за бродячими собаками. Когда она забрела на тихую, чистенькую улочку, уже начинало смеркаться. Софи совсем выбилась из сил, голодная и измученная, она примостилась на первом попавшемся крыльце, вытянула вперед лапки, ка к заправская собака, положила на них мордочку и задремала.
Возвращавшаяся из церкви старенькая миссис Холлихок очень удивилась, обнаружив у себя под дверью комок грязных тряпок. Но еще больше она потряслась, найдя в них Софи.
– Ты чей? Ты откуда? Кто тебя так разукрасил? – ласково ворковала она.
Вместо ответа Софи зевнула, показав доброй старушке нежно-розовый рот, и стала тыкаться влажным носом ей в ладони, прося поесть.
Синие промозглые сумерки окутали Лондон туманом, но дома было уютно и тепло. В камине потрескивал хворост, миссис Холлихок сидела с вязаньем у огня, а рядом с ней на мягком коврике сладко спала после трудного дня сытая и довольная Софи.
