Февраль - кривые дороги - [37]

И он как истинный газетчик принялся записывать за Настей, на ходу корректируя фразы.

«Ловок!» — восхищенно думала Настя, припоминая свои интервью для «Пионерской правды». У нее такой хватки не было.

— Теперь про тебя будут знать в Германии, — дав девушке расписаться под анкетой, проговорил очень довольный Ивлев.

— Я вот о чем хочу спросить, — после затянувшейся паузы вновь заговорила она, — нельзя ли оповестить всех наших литкружковцев... Чем больше народу — тем лучше! — добавила она, думая в первую очередь о Коптеве.

Владимир или не разгадал ее уловки или уже сумел перебороть себя, ответил, добродушно посмеиваясь:

— Популярности захотелось, всеобщего поклонения! Ладно, так и быть, всю литературную братию приведу за собой, накажу погромче хлопать!

В клубе ФОСПа, где «колонны молока белей», как писал один их литкружковский поэт, публика уже была в сборе. Настя, едва войдя в зал, сразу заметила, что Ивлев сдержал слово: целый ряд занимали знакомые старательно выбритые лица. Для них это тоже был выход в литературный «свет».

Федор сидел в середине. Его характерный суховатый профиль со слегка выдающимся подбородком первым бросился Насте в глаза. Волнистые темно-русые волосы его лежали на голове так, словно над ними только что потрудился опытный парикмахер.

Насте не удалось поздороваться с ребятами — ее увели за сцену.

Анастасии Воронцовой, как самой юной из всех ударников, призванных в литературу, дали слово первой.

Председатель, известная писательница, которую Настя узнала по портретам в ее книгах, напутствовала ее:

— Главное, помни: здесь собрались твои друзья-писатели, а также литкружковцы с разных заводов и фабрик, держись смелее... Коротко расскажи, как начала писать, о своих замыслах несколько слов. Потом прочитай «Субботник», мы его наметили к обсуждению.

Настя слушала писательницу, мысленно повторяя в памяти приготовленное выступление. Лучше будет обращаться к своим литкружковцам, перед ними она не раз уже ораторствовала. Они сидели в третьем ряду и все как один уставились на Настю, вероятно, в этом должна была заключаться их моральная поддержка.

Клава сидела особняком; очень мрачная — не иначе от волнения за нее.

Зал встретил появление участников конференции аплодисментами.

— Друзья мои, товарищи! — начала Настя свою речь, — мне плохо верится, что это я на трибуне настоящего писательского клуба. Я, ученица ФЗУ, еле-еле что-то написавшая и случалось, каюсь, с грамматическими ошибками...

Ей пришлось остановиться; зал отреагировал на ее слова веселым оживлением и шутливой репликой:

— Ошибки исправят корректоры, а вот за художественность отвечает только автор!

— Ой, правильно! — простодушно вырвалось у Насти. — То-то и страшновато...

В зале уже откровенно смеялись, заулыбалась и Настя, ожидая, когда стихнет шум.

— Но я думаю, вернее, не сомневаюсь совершенно, что в писатели должны идти отважные люди!

Как только она произнесла это, третий ряд восторженно захлопал, а за ним последовали остальные.

— Почему я стала писать? — продолжала Настя. — А очень просто: во-первых, тянуло писать, во-вторых, мне повезло с учительницей литературы. И еще с собакой... Да, да, подождите смеяться, я правду говорю. Только, пожалуйста, не перебивайте, а то собьюсь... Была у нас в доме собака Найденыш, я очень привязалась к ней, любила ее, и мне захотелось так написать про нее, чтобы мне, хозяйке, позавидовали другие ребята, бессобачные, так сказать...

— Послушайте, вы не пробовали писать юмористические рассказы? — громко, во всеуслышание спросил Настю мужчина с последнего ряда, слегка привстав. — У вас должно получиться. Тут, я смотрю, и в очерке есть отдельные крупинки... Да, откройтесь нам, — продолжал он, — вы серьезно собираетесь стать писателем или будете на заводе работать?

Настя задумалась на долю секунды, как бы взвешивая про себя «за» и «против».

— Если говорить по-честному, — начала она, — то не знаю... И к литературе меня тянет, и на слесаря-инструментальщика учусь с увлечением.

Разрумянившаяся Настя в красной клетчатой ковбойке, с зеленым полосатым кашне на шее, перекинутым через плечо, смотрела в зал смело, отвечала бойко. Так казалось со стороны, однако она вся была в напряжении. Прочитав свой «Субботник» звенящим голосом, Настя снова села за стол, ожидая, что будут говорить об очерке. Она держала наготове бумагу с карандашом, смотрела в зал, но от волнения не различала лиц.

Настя сумела машинально записать замечания выступающих, но сообразить, что к чему, не могла.

Она опять рассмешила публику своим откровением на этот счет: не взыщите, мол, растерялась, но будет время, на досуге серьезно обдумаю все.

— А пока товарищам писателям огромное спасибо, — Настя развела руками, показала, какое оно размером, — за очень нужную мне, добрую помощь!

И в довершение поклонилась.

«Настенька Воронцова, вы просто прелесть, — утверждаем это без преувеличений!» — вскоре получила Настя записку из зала, под которой тянулся длинный столбец неразборчивых подписей. «Литкружковцы, что ли, тешатся? — прочитав, подумала Настя и спрятала записку в карман. — Но отчего же тогда на «вы»?»