Фердинанд, или Новый Радищев - [21]
Просыпаются аборигены с наступлением полного дня, до 10–12 часов деревня пуста, потом обед, «после ёжки — час лежки», на ночную лежку люди свободных племен отправляются с наступлением темноты. Со столбов у них за неуплату давным-давно срезаны провода. Наш Дидель пять раз устанавливал времянку, но тут же появлялась колесница неумолимой Немезиды Новоржевэнерго, и ее жрецы в синих комбинезонах безжалостно обрезали незаконные провода. Последний раз жрецы с криками долго гонялись за Диделем по окрестным долам, чтобы принести негодяя в жертву богине Справедливости или хотя бы начистить ему рыло или намылить шею — так уж им надоело приезжать в наш Богом забытый край из-за этого злостного нарушителя. Ведь у них масса другой работы, поважнее и пострашнее погони за Диделем, а именно демонтаж с проводов зажаренных скобарей[27]. Впрочем, наш Дидель (слава Создателю), вовсе уж не похож на этого копченого идиота с рюмкой из деревни Малая Губа. Обычно он крайне осторожен в обращении с электроэнергией и строго соблюдает все меры безопасности. Воруя эту самую электроэнергию, Дидель провода тем не менее не хищает, а наоборот — он ставит вместо срезанных проводов новые, свои (впрочем, наверное, позаимствованные из другого места). Да и на столб Дидель залезает медленно и осторожно, как коала. В тот редкий момент он трезв, на голове у него кепка, а на руках рваные желтые посудомоечные перчатки, выброшенные за ненадобностью моей женой. В этот торжественный час в моих ушах звучит анданте марша лейб-гвардии Саперного батальона — медленно и осторожно, будто на цыпочках…
Туалетов, сортиров, нужников и прочих подобных будок уединения у свободных людей нет. Дома обходятся ведром, стоящим под дыркой в сенях, а так обычно садятся в грядах и издали машут мне рукой: «Привет, Максимыч!». Каждый раз едва удерживаюсь от поучения в духе апокрифического указа Петра Великого: «Не подобает россиянам орлом седя срати, орел бо есть знак государственный». Жалко, что государственный герольдмейстер за этим не следит.
Эти самые свободные в мире люди никого не любят, ни с кем не дружат, говорят о соседях и родных гадости и непристойности, но охотно становятся их собутыльниками, чтобы пить день и ночь и потом валяться рядом в общей луже мочи на полу, сплошь (негде даже поставить ногу!) устланном опорожненными бутылками самых разных мастей. Количество этих сосудов напоминает свалки пустых тыкв возле поселений улетевших в Африку вежликов.
Как-то ночью мы проснулись от нежного, мелодичного позванивания хрустальных колокольчиков. Казалось, будто с темных небес на нас нисходит божественная музыка ангельского оркестра с иконы Богоматери фра Анжелико из флорентийского монастыря Сан-Марко. Но урчание мотора и приглушенная матерщина швырнули нас вновь на грешную землю — к соседу Василию Ивановичу, у которого тогда действовал импровизированный ночной клуб им. Ивашки Хмельницкого (впрочем, клуб работал и днем, пока у старика не заканчивалась огромная ветеранская пенсия), приехали цыгане за посудой, и как раз в момент нашего сладостного пробуждения под горнии звуки там завязалась ссора: приемщики требовали только, как сказано в объявлениях, «европосуду — белые и зеленые водочные и пивные бутылки вместимостью 0,5 литра», тогда как администрация ночного клуба, пользуясь неверным светом уличного фонаря, пыталась всучить приемщикам не только европосуду темного цвета[28], но и всю остальную — ту, которую, надо понимать, не берут ни в одном приемном пункте стран Евросоюза и Шенгенской зоны, хотя именно оттуда ее нахально к нам и завозят!
Кстати, когда Василию Ивановичу — ветерану партизанского движения — поставили телефон, члены ночного клуба радовались, как некогда их предки волшебной лампочке Ильича: теперь они могли не гонять Колю на Ромбике за бутылкой и не будить посреди ночи профессора Сенькина, чтобы он подскочил к источнику мутной влаги в Заречье, а культурно, по проволоке вызывать продавцов зелья прямо на дом («Девушка, это Смольный? Шутка, Михалыч, тарань бутылку!»). Не проходило и получаса, как неотложка пьяниц — зеленый «запорожец» без номеров, фар, бампера, глушителя, а также техосмотра, паспорта и прав — с ревом прибывала к страждущим, а потом летела дальше, видно, по другим вызовам. Вообще же празднества местных жителей не отличить от скандалов: слыша грубый ор и визг из соседнего дома, думаешь, что у них — гулянка, а оказывается — дерутся, или наоборот. Впрочем, процесс этот текуч, амбивалентен, но закон един и он суров — чтобы там ни происходило, какие бы дикие и душераздирающие крики ни неслись из атриума или пиршественного зала, не вмешивайся и даже не подходи — все равно будешь виноват!
Изъясняются аборигены (в том числе и двухлетние дети) чистым матом, без всяких примесей русского литературного языка. Правда, иногда можно услышать занятные выражения: «Сережка! Картошку посолить или насрать?» (в смысле не солить); «Да что это все кот на дорожке гадит? — Да ему, Максимыч, жопе в травы колисто!».
