Фехтовальщица - [184]

– Глупая баба и больная! Снесите ее к Сивилле! Может, успеет еще ее гнилое тело поправить! – сказал Герцог.

Вопящую Копну унесли к Сивилле, которая врачевала подраненных городских бандитов.

– А ты молодец, Дикая пчелка! – подмигнул Женьке Герцог. – Шутканул я! Не думай чего.

– Тогда забери назад свой перстень.

– Не дури! Оставь себе, заслужила! Тулузец, сдавай по новой!

– Что ж, теперь новую жену себе заведешь? – поинтересовался Кристиан.

– Эх, я бы тоже знатненькую хотел, графинечку какую-нибудь или маркизочку, как у тебя, да они только покувыркаться соглашаются со скуки. Придется опять у Кошон искать. Как, Дикая Пчелка, есть там, кто пограмотней? А то так и не узнаю, что там дальше с этим греком стряслось.

Все опять засмеялись, а Кристиан после этого случая дал девушке один из своих ножей, который она снова прикрутила к своей ноге.

Как-то, наблюдая возобновившиеся утренние мучения фехтовальщицы над жестяным тазиком, Тулузец спросил:

– Сивилла сказала, ты беременна. Это правда?

– Да. А откуда она знает?

– Видит. Она прозорливая, еще в первый день сказала. Чей это ребенок? Твоего мужа?

– Да.

– Не хочешь избавиться?

– Не хочу.

Решиться убить ребенка, который несмотря ни на что, продолжал жить в ней, фехтовальщица еще не могла.

Днем и вечером она чувствовала себя хорошо. Холодный воздух расправлял легкие и слегка пьянил, поэтому Женька стремилась больше быть на улице, чем сидеть у Сивиллы или у Герцога. Чтобы обезопасить ее выходы Кристиан, когда был свободен, сопровождал ее сам, в других случаях с ней выходил Художник. Иногда к ним присоединялся Табуретка, с которым Женька подружилась так же, как и с Жан-Жаком. Она быстро поняла, что это он напугал ее когда-то у Малого моста, и оба не раз смеялись, вспоминая ту первую встречу.

Как только фехтовальщица освоилась в воровском сообществе, она выполнила задуманное и сходила с мальчиком в Приют. Для этого девушка с разрешения Герцога, который всегда был в курсе дел, совершаемых его людьми, подобрала в лавке старьевщика Пикара другое платье. Пикар торговал одеждой, перешитой после налетов. Платье принадлежало дворянке, дом которой был ограблен несколько месяцев назад. Что стало с его хозяйкой, фехтовальщица спрашивать не стала. Платье было неброским, приличным, подходило по размеру и годилось для посещения порядочных домов. В той же лавке девушка выбрала шляпу и перчатки.

Для посещения Приюта, кроме Кристиана, она позвала с собой и Художника. Пикар по просьбе Женьки тоже подобрал им другую одежду. Чтобы они могли сойти за охранников благородной дворянки и не бросались в глаза своими безвкусными пестрыми нарядами, Женька попросила их одеться в черное. В итоге все вместе они составили довольно серьезного вида тройку. Было понятно, что эти люди долго и впустую разговаривать не будут, поэтому по прибытии в Приют Подкидышей, девушка сразу сообщила настоятельнице, что собирается принять участие в судьбе брошенного мальчика и хочет узнать его историю.

Хозяйка Приюта в ужасе уставилась на Табуретку, который уселся прямо на ее стол, и сначала долго отнекивалась, получив, видимо, распоряжения или деньги за молчание. Она сдалась только тогда, когда Художник не выдержал и приставил к ее горлу нож. Женщина сдавленно вскрикнула и тотчас велела такой же перепуганной служанке принести шелковую пеленку, в которую одиннадцать лет назад был завернут бедный младенец. На пеленке стоял герб дома де Рошалей, и золотой нитью была вышита их фамилия.

– Маргарита бросила ребенка, потому что он был горбат? – спросила Женька.

– Это не тот ребенок, который был нужен ее семье, сударыня, и не та репутация, которая необходима для такой знатной девушки, – косясь на нож в руке Проспера, ответила настоятельница. – А то, что горбат… Повитуха была удивлена, что младенец вообще жив. Госпожа де Рошаль до последних сроков утягивалась в корсет. Так многие делают, чтобы греховный приплод сокрыть, вот мальчик и не удался. Хорошо еще, что с руками и с ногами родился, а то мы тут такого уже навидались, не приведи господь!

Табуретку, на самом деле, звали Любен Апрельский. Маргарита родила его в четырнадцать лет от одного из пажей, которого ее родные потом отослали в дальний военный гарнизон.

– По-доброму поступили, – сказала настоятельница, – а то бы и прибить могли.

– Ты бы мог быть сейчас богатым, Табуретка, – усмехнулся Кристиан.

– И здоровым, – вздохнула фехтовальщица.

На это мальчик, к ужасу и без того бледной от страха настоятельницы, соскочил со стола и стал яростно кромсать пеленку ножом, о котором предупреждал Женьку Тулузец. Он и Художник еле вывели его из комнаты.

– А зачем вы хранили эту пеленку? – пристально взглянув на хозяйку Приюта, спросила девушка. – Только не говорите, что она дорога вам, как память.

– Да, она дорога, но… не как память, – опустила глаза настоятельница.

– Понятно, – усмехнулась Женька. – Тогда желаю успеха, сударыня.

На обратном пути фехтовальщица решила зайти к Монро и узнать, как идут дела с печатью ее рукописи, но за прилавком типографии она с удивлением обнаружила Ксавье. Мальчик при виде Женьки сам оказался не на шутку потрясен.