Фехтовальщица - [183]

Как-то Кристиан отсутствовал целый день, а когда вернулся, бросил на лежанку кошель с деньгами.

– Дело сделал, – сказал он. – Месячишко погуляем. Сейчас Герцогу долю отдам, и по лавкам сходим.

Женька не стала спрашивать, какого рода было это дело, но краем уха слышала, что будто что-то житейское, – жена решила убрать мужа и зажить на его деньги с любовником.

– Он ей палец притащил, – шепнул девушке Жан-Жак.

– Какой палец?

– Мужа ейного, чтоб поверила.

– Так ведь палец мог быть и чужой.

– Не-е, он приметный, с бородавкой. Так она дура так и грохнулась без памяти, сама чуть не убилась, – смеялся мальчик.

– А ты откуда знаешь?

– Слыхал, когда он Герцогу рассказывал.

Кристиан, как и в свое время де Шале, сводил фехтовальщицу по лавкам и накупил ей дорогих вещей. Женька делала вид, что рада подаркам и в благодарность ласково теребила жесткие волосы на голове склонившегося к ее коленям городского волка, – она была равнодушна к дорогим тряпкам, но не хотела его обижать.

Как и большинство здешней публики, братья Реньяры – Арно и Кристиан, вышли из простонародья, однако, вознесенные над ним воспитанием сельского священника, они перестали находить с сельчанами общий язык. После одной из стычек, чтобы избежать наказания за драку, в которой они прибили сына старосты, парни бежали и завербовались в солдаты, где вскоре все духовные наставления их идейного воспитателя были безжалостно порублены в мясорубке жестоких военных кампаний. Эти же кампании разбросали братьев по разные стороны. Арно нашел место охранника сначала у герцога Мэн, а когда тот погиб, у де Санда, которого знал еще по осаде Сен-Жан-д’Ажели[50]. Кристиан, когда стали сокращать гарнизоны, как и многие, подался в разбойники, потом добрался до Парижа, где принялся продавать свои военные навыки уже осознанно и очень дорого. Вскоре к нему присоединился и Арно. Что послужило причиной его ухода к бандитам, Кристиан точно не знал.

Своего отношения к деятельности Тулузца Женька понять не могла. В ней будто отмерла или стала нечувствительной, точно отсиженная нога, какая-то часть ее души. Это состояние было похоже на то самое, которое так властно подмяло ее под себя, когда она наблюдала угасание жизни в глазах Бертиль, и почему-то ничего не сделала, чтобы помешать ее преступному хозяину. Однако, если чувства стали весьма странными, то разум фехтовальщицы оставался ясным, и с помощью его холодных доводов Женька пыталась оправдать Тулузца тем, что настоящим убийцей был не он, а его циничные заказчики.

Иногда Кристиан сам пребывал в какой-то длительной задумчивости, и глаза его в эти минуты становились похожи на черные провалы, куда было страшно заглянуть даже фехтовальщице. Потом он улыбался какой-то мертвой улыбкой и снова возвращался в жуткую реальность своего существования, ужас которой давно сделался для него привычным.

– Послушай, а ты бы мог убить и ребенка? – спросила фехтовальщица.

– Не случалось. Мы с Проспером детоубийством не промышляем, это Веселый Жан может взяться.

– А тот, в красном платке?

– Жакерия – «бандит с идеей», только благородных режет, но от него тоже всякое можно ожидать. Ты поберегись его. Он постоянно с собой секач в два моих кинжала носит.

– А Веселый Жан что за тип? Я смотрю, они вместе ходят.

– Веселый Жан – скотина. Прибить бы его, да большая склока начнется. Веселый Жан давно с Герцогом власть делят, у каждого уже по полку набралось.

В свободное от дел время Кристиан, как и другие, ничем особенным не занимался – ел, спал, гулял или играл у Герцога. В случае крупного проигрыша он снова искал дело или потряхивал тех, кто был должен ему.

Суммы, которыми владела верхушка Двора Чудес, были довольно значительными, но за редким исключением, никто не бросал это место и не стремился начать другую, более мирную и честную жизнь. Деньги прогуливались, тратились на новое оружие, одежду, дорогих любовниц, среди которых встречались даже светские дамы, а так же на содержание запасных квартир, где можно было временно укрыться во время облавы. Многим казалось, что они, наконец, живут как люди, но, по сути своей большинство оставалось животными, которые напялили на себя золото и шелка в таком же беспорядке, в котором находился их чуткий, но неразвитый мозг.

Однако и при такой безбожной жизни, которая являлась здесь нормой, Кристиан фехтовальщице не изменял, как и не подпускал к ней никого, кроме Герцога. Герцог же из каких-то своих, пока не ясных интересов, оказывал Дикой Пчелке особое внимание, сажал ее поближе и обращался с ней довольно почтительно. Кристиан воспринимал это как должное, тем более, что Герцог соблюдал законы волчьего братства и не позволял в отношении чужой подруги никаких скабрезностей. Зато Берта Копна ревновала не на шутку. Однажды Герцог с разрешения Кристиана подарил Женьке один из своих перстней. Копна резко отбросила в сторону гомеровскую «Одиссею», которую в это время читала своему хозяину, и попыталась схватить девушку за волосы. Фехтовальщица молниеносно отклонилась, рванула из-за пояса Тулузца нож и ткнула разъяренную женщину в бок. Копна завопила. Открыв лысеющую голову, с нее слетел рыжий парик. Все захохотали.