Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре. - [28]

— О чём задумался, Фёдор?

— Так…

Сумароков вернулся встревоженный, ни о чем не дознавшись у Панина. Тот, из дому выходить опасаясь, сам больше обо всём расспрашивал.

— Сказывал, мной недовольны… Власть, дескать, данную богом, в трагедиях колеблю… Должно полагать, от театра буду отставлен! Не разумеют того, что не монаршью власть низвергаю, а деспота, тирана, его вред государству обличаю.

Вспомнил Фёдор Алёнку, вздохнул:

— В некотором царстве, в некотором государстве…

— А хоть бы у нас, — зашумел, зафыркал Александр Петрович, — да что с тобой говорить… Что, Евграф, как у тебя?

— В Академию художеств определён, Александр Петрович!

— Молодец, Чемесов! Вот, гляди, Фёдор, из дворянства тебе назло таланты идут…

— Ладно, молчу, Александр Петрович. Дай бог теляти волка заесть!

* * *

Улицы в сумерках затерялись. На площади ни души. В дворцовых окнах темно, — значит, не в духе царица, в дальних покоях с одной лампадой сидит… А по дворцовым залам и коридорам, темнотою укрытые, караулы стоят, лай борзых из спальни Петра слушают…

Остановился перед дворцом Фдор: «Театр — школа народная», — вспомнилась вдруг Екатерина, — может, её судьба с судьбой театра связана?.. Что тут в сумерках разберёшь, — ночью все кошки серы!»

* * *

Декабрь шестьдесят первого года был суров и безжалостен. Намело снегу у гранитных углов и стен. Улицей ветер гудит. Нева не застыла, чуть пеленой ледяною сверху укрылась.

Последние дни, часы доживает царица… При двух свечах, что поставлены в беспорядке мыслей прямо на пол, за две комнаты от умирающей, на старчески зыбких ногах, шаркают взад и вперед два старичка — любимцы Петра Первого — знаменитый сенатор и конференц-министр Иван Неплюев и генерал-прокурор князь Шаховский. Старые, тощие, как хищные птицы, двигаются взад и вперед, колебля на стенах огромные тени. У окна, вцепившись пальцами в штофное драпри, замер в бессилии князь Трубецкой. Вот оно, вот… нависла глыбою над головами немилость Петра — будущего императора и самодержца «всея России».

С другой стороны покоя шепчутся Воронцовы: «Петра долой! Екатерину вон из пределов России! Павла на престол, мы регентами при нём!»

К дверям, за которыми гаснет свечою хилою Елизавета, — накрепко караул. К ней — никого!

Пётр, остановленный окриком, только рукой махнул беззаботно и увёл за собой свору борзых да голштинских баронов из проходимцев. Весёлый и довольный, попойку устроил и всю ночь гулял, не заметивши во хмелю ни часа смерти Елизаветы, ни тяжести короны императора русской державы.

Слушая хохот и пьяную брань из покоев Петра, шепталась дворцовая стража. И кто знает, что могло бы случиться в ту ночь, если бы Екатерина, ждать не умея, своей судьбе навстречу сама не пошла.

Вместе с девятнадцатилетней княгиней Дашковой и изнемогшей от страха Олсуфьевой, никем не примеченные, крадучись, вышли из дворца.

Братья Орловы, Григорий да Лешка, коней подготовили… Ветер по улице. Ни огня вокруг, ни души…

— К казармам гвардейским, Григорий!

* * *

Ох, холодна ты, река! За рекою крепость. Поперёк улицы, небу грозя, рогатки. На рогатках фонарь. Под фонарём солдат. Ни о чём не знает солдат. Солдату знать обо всём не положено! Да и к чему — без срока служба солдатская, всё одно: знай не знай — ничем не поможешь…

Как за барами житье было привольное,

Сладко попито, поедено, похожено…

Вволю корушки без хлебушка погложено…

Босиком снегу потоптано…

Спинушка кнутом пообита…

Во солдатушках послужено…

Что в Сибири перебывано…

Кандалами ноги потёрты…

До мозолей душа ссажена…

Подошёл Фёдор к солдату:

— Добрая песня!.. Где научен?

Испугался солдат:

— Кто таков, человек? Что ночью бродишь? Гляди, за караул возьму!

— Ладно, служивый, серчать-то. Не побродяга и не подьячий я… что ж тебе.

— Ночью спать надобно.

— Долга нынче ночь, служивый. Глянешь на реку — холодна! За рекой крепость… Ты тут песней своей…

— Песня что… песней про жизнь свою сказываю.

— Горька доля, служивый?

— Не слаще слёз… В нашем доме всего довольно, наготы и босоты изнавешены мосты, а холоду и голоду — амбары стоят… Вот ты скажи мне, как оно выходит — поп полковой поясняет про святителей наших… Один на столпе всю жизнь простоял, другой в келье своей усердствовал к богу, третий в пустынь от народа подался, и всем им за то венцы мученические и чином навек наградили! И ни одного святого из солдат нету. А жизнь солдатская горше столпа святительского… Выходит, бог солдат не любит!..

— Выходит, так… Давно службу несёшь?

— Не помню, когда начал… Молодой был, без отца и матери… В степи у казаков табуны гонял. Ничего… иногда сыт был… Ну… приходят как-то трое. Один спрашивает: «Ты Сапронов?» — «Эге, говорю, Сапронов». — «И батька твой Сапронов?» — «Эге, говорю, должно, и батька-покойник Сапронов». — «И дед твой Сапронов?» — «Эге, говорю, не иначе, как и дед, царство ему небесное, Сапронов». — «Ну, коли так, вяжите ему руки!» Связали. Выходит, стало быть, какой-то Сапронов лет с полста назад от помещика Куратова убегом жил. Где — неведомо. А по закону и дети его и внуки всё же остались крепости зависимы и при сыске подлежат детям Куратова. А мой ли дед убежал, али какой другой, пёс его знает. Может, чужой мне жизнь загубил… Сдали меня в крепость какому-то Куратову… Эге, думаю, коли верно, что дед мой беглый, я от него не отстану… Только споймали меня. Острог да Сибирь… Потом обратно к барину. Кинулся тогда воли искать в рекрутах… Закон такой был, не могли баре препятствовать… Ну… Сунули в гвардию… Который год служу…