Федор Волков - [33]
Давно стихло все в доме, но в оконце Волкова все горел огонь. Федор Григорьевич, сидя у стола, мысленно еще раз возвращался к прожитому дню, помечал в записную книжку план завтрашних неотложных дел. Предстоял визит в гофинтендантскую контору: удостовериться, что будет исполнен к сроку заказ на потребное число лошадей, а также на волов для перевозки маскарадных машин и повозок, баранов и козлов из Малороссии; договориться об оплате театрального платья, башмаков и париков, приобретаемых в гардеробах разных московских театров. А сколько хлопот еще доставит ремонт театрального зала, — он, конечно же, нуждается в подновлении, особенно износилась обивка скамей и стен, обветшали и некоторые сценические механизмы. Ему вспомнились убожество помещений для переодевания актеров, теснота за кулисами. А кто же, кроме него, главного распорядителя, позаботится о нуждах артистической братии. Здесь потребуются решительные меры — нужны дополнительные пристройки к театральному зданию. Тут уж без высочайшего вмешательства, пожалуй, не обойтись. Значит, надо идти на прием к императрице.
П. Т. Балабин. С оригинала М. И. Махаева.
Вид Триумфальных ворот в Москве из Земляного города к Тверской-Ямской.
Гравюра резцом и офортом. 1765.
Волков, дипломат и тактик, сначала уладил дело с ремонтом театра. А когда работы пошли на полный ход, обратился с просьбой о расширении закулисных помещений. Высочайшее соизволение было получено. Екатерина указала «в придворном оперном доме, который близ головинского дворца для убирания оперистам и танцовщикам камор весьма мало, того ради… в самом скором времени купить струба четыре и к оному оперному дому приделать…». Концовку указа Волков продиктовал придворному копиисту, на ходу уточняя — чтобы потом не торговаться с прижимистой и неповоротливой гофинтендантской конторой — некоторые (немаловажные!) детали: «…как возможно наискорее и снаружи обить досками, чтобы худого виду не было… и при том, чтобы оные были теплые, ибо в холодных убираться невозможно». На следующий день, 29 октября 1762 года, указ был подписан.
Вскоре явился из Петербурга Сумароков. Он пришел к Волкову хмурый, с усталым, осунувшимся лицом. Обнялись, расцеловались.
— Что невесел, Александр Петрович? В заботах притомился, раздоры семейные допекли или опять в кошельке чахотка? — пошутил хозяин, он был рад встрече.
Сумароков, садясь в кресло, глухим голосом продекламировал свою строфу:
— Счастья нет без огорченья, как на свете ни живи. Так-то, дорогой мой Федюша.
И сразу стал жаловаться на своих московских родственников. Родители встретили Александра Петровича холодно, в отцовском доме он почувствовал себя чужим. Потом с обидой заговорил о новой императрице, — оказывается, не было допущено к печати «Слово» на коронацию. Оно показалось Екатерине суховатым и чересчур сдержанным.
— Да полно огорчаться, Александр Петрович, — перебил его Волков. — Зато по случаю сему даден вам чин действительного статского советника, да и жалованье прежнее подтверждено. Сейчас, на первых порах, императрица пока еще всем угодить стремится. А «Слово» ваше не пропадет — мы его в будущем маскараде употребим.
А. Я. Колпашников. С рисунка Де Велли.
Обнародование манифеста о днях коронации Екатерины II.
Гравюра резцом и офортом. 1762.
— Дали статского — позолотили пилюлю… Но конечно, хорошо это. В нашей коварной жизни чин — что стена крепостная: чем выше, тем лучше обороняет. Думаю, однако, Федя, если афишу маскарадную публиковать станешь, фамилию мою поминать, пожалуй, не надо. Зачем лишний раз гусей дразнить?
Заговорили о предстоящей работе над маскарадными текстами. Федор Григорьевич достал из стола плотно исписанные странички — он уже начал создавать либретто будущего представления.
— С Михаилом Матвеевичем мы дважды виделись, он охотно откликнулся на мою просьбу о помощи. — И актер рассказал о беседах с М. М. Херасковым, который включился в подготовку литературной основы маскарада.
Тут же решили, что необходимо встретиться втроем.
— Не будем откладывать, сегодня и отправимся к нему, — вдруг сказал Федор и, кликнув слугу, приказал закладывать экипаж.
По дороге Волков продолжал изъяснять свой замысел. Под колесами постукивала бревенчатая, с немалым числом выбоин мостовая Мясницкой улицы. Приходилось крепко держаться за поручни. Седоков изрядно потряхивало, хотя ехали небыстро. Право «шибко ездить» по городу имели тогда лишь медики и акушерки, а также священники, вызванные для совершения обрядов.
Когда проезжали Лубянку, Сумароков, желчно усмехнувшись, кивнул на бывший дом Тайной канцелярии, недавно указом Петра III упраздненной: «Вот где человеку настоящую встряску учиняли…». И, ссылаясь на очевидцев, стал описывать внутреннее «убранство» учреждения, наводившего на всех страх: по стенам — веревки, ремни, кнуты, плети; стояли дыбы, жаровни с угольями, на которых раскаляли специальные пыточные клещи.
— А «встряской» называли пытку, когда завязывали сзади руки, связывали и ноги, потом подымали руками вверх и дергали за ноги, выламывая суставы, — закончил мрачный рассказ Сумароков.
С. Путимцев. С рисунка Де Велли.
