Федор Волков - [32]
П. Т. Балабин. С оригинала М. И. Махаева.
Вид Кремля с Каменного моста через Москву-реку.
Гравюра резцом. Середина XVIII в.
Наблюдавшие коронацию Волков и актеры вскоре заторопились — ведь вечером играть спектакль. Они потолкались еще немного у качелей, у балаганов с цветными флагами, миновали помосты, на которых, показывая свои куншты, ломались акробаты, глянули на раешника, представлявшего в своем райке поединок Ильи Муромца с Соловьем Разбойником, и двинулись к дому. А вечером того же дня российского театра актеры вышли на подмостки головинского Оперного дома, показав московским смотрельщикам два произведения: оперу служившего при дворе итальянского капельмейстера Ф. Арайя на либретто Сумарокова «Цефал и Прокрис» и балет, а точнее, драматические картины с танцами «Прибежище добродетели».
Волков, как и три года назад, выступил в роли Американца. И партнерша осталась прежней: роль Американки исполняла Мария Волкова. Играли с подъемом. И мужественная смерть американского индейца снова потрясла зал. В ярусах надрывно охнули, когда пленник вонзил кинжал в свою грудь, а последнюю реплику умирающего, обращенную к возлюбленной подруге, также кончающей с собой, — «ничто не возмогло оков любви претерть» — зрители покрыли рукоплесканиями.
И под стать всей приподнятой атмосфере праздничного дня, полного надежд и мечтаний (так всем хотелось верить в свет и правду нового царствования и забыть мрачные стороны действительности, в которой столько еще беззакония, произвола, воровства), прозвучал финальный хор, сопровождаемый танцевальным дивертисманом:
А. Шхонебек.
Дом Головина в Москве.
Гравюра резцом и офортом. 1705. Фрагмент.
После спектакля, сняв румяна и переодевшись, актеры вышли из здания. На горизонте, в стороне Кремля, полыхало зарево. Там продолжался грандиозный фейерверк — взвивались и лопались разноцветными искрами ракеты, швермеры и луст-кугели, сияли высоко взметнутые фонтаны и каскады яркого пламени.
Волков стоял, обняв за плечи Ивана Дмитревского, самого надежного помощника в нелегких, переменчивых, требующих стольких душевных сил театральных делах. Он смотрел на далекую радугу потешных огней, а мысли неотступно возвращались к новой заботе: подготовке уличного маскарада, который виделся ему, изобретателю и распорядителю, все в более смелых и грандиозных очертаниях. Волков, отодвинувшись, вгляделся в мечтательно-спокойное лицо друга. За минувшие годы на нем все явственнее проступали черты величавой красоты и мужественности.
— А что, Ваня, помнишь, как ты в нашей труппе девок представлял, Елизавету Петровну еще в себя влюбил. — Волков вдруг озорно рассмеялся. Шутливо ударив Дмитревского в плечо, сказал: — Теперь думаю тебя снарядить Юпитером-громовержцем.
— В маскарадном действии, что ли?
— Именно. Так что готовься. А пока ты мне нужен будешь для другого дела.
И Волков стал объяснять, что Дмитревскому на неделе необходимо ехать в Заиконоспасскую академию и университет — для отбора студентов, нужных к участию в маскараде. Указ Придворной конторы уже получен.
Служители гасили фонари у подъездов театра. Актеры начали расходиться по своим покоям.
— Пойдем перед сном прогуляемся. — Волков потянул Дмитревского за собой.
Они поднялись по склону и углубились в одну из боковых аллей парка. Шли не торопясь, глубоко вдыхая чистый, пахнувший свежестью воздух. Под ногами шуршала уже начинавшая опадать листва. Из ближних кустов вдруг с шумом, задевая крыльями ветки, вылетела крупная птица. Стояла тишина. Лишь в отдалении, справа, со стороны солдатской слободы доносился собачий брех. Вскоре впереди сквозь деревья засветились огоньки — показалось длинное двухэтажное здание. К парадному подъезду вели широкие пологие ступени. В сумерках еще можно было различить надпись на фронтоне: «Военная гошпиталь».
М. Г. Эйхлер. С оригинала Ж. Делабарта.
Вид Кремлевского строения в Москве с Каменного моста.
Гравюра резцом и офортом. Конец XVIII в.
— Сюда в юности нередко хаживал, на спектакли студентов хирургической школы, — заметил Волков, кивнув в сторону фасада.
— Скоро совсем стемнеет, повернем обратно? — отозвался Дмитревский.
— Только другой дорогой, низом, — сказал Федор, и они стали спускаться к Яузе, по направлению к Госпитальному мосту. Не доходя до него, свернули и зашагали вдоль реки тянувшейся здесь грунтовой дорогой. Над водой стлался туман, от берега шли волны влажной, зябкой прохлады. Друзья снова заговорили о предстоявших хлопотах.
На горизонте свет постепенно тускнел. Видимо, догорали последние залпы «огненного позорища». Ночь опускалась на город. Подходя к театру, Волков еще раз оглянулся на широкий в этом месте разлив реки.
— А знаешь, Иван, говорят, покойный император Петр Алексеич надеялся, что можно будет доехать из Петербурга в Москву водою и мечтал выйти на берег именно в головинском саду.
— Может, так и станется со временем, — мягко улыбнулся Дмитревский. Он проводил Федора до дверей его каморы и простился с ним, пожелав спокойной ночи.
Закрыв дверь, Волков засветил свечу. Его скромно обставленная комната посещавшим ее напоминала жилище чернеца-послушника. «А я и есть слуга во всем покорствующий, на вечном послушании у двух богинь — Мельпомены и Талии», — лукаво улыбался в ответ хозяин.
