Федор Волков - [145]

Волковы привезли Елену Павловну в Петербург в беспамятстве, как раз в тот момент, когда Сумароков находился в комнате Троепольских и доказывал им необходимость введения смертной казни за преступления против искусств и словесности.

— Сие — самое ценное в жизни народов! Святотатцам, вроде клопа Сиверса, не должно давать ни малейшей пощады! — кричал он.

При виде бесчувственной Елены Павловны всплеснул руками и закрыл глаза.

Пока Татьяна Михайловна и обезумевшая от горя старуха Олсуфьева при помощи горничных укладывали Елену Павловну в постель, Сумароков в соседней комнате уткнулся лицом в угол. Смахивал набегавшие слезы и шептал, тыча пальцем в сторону мрачно шагавшего по комнате Федора Волкова, будто тот был причиной несчастья:

— Вот оно! Сие суть следствие одних и тех же причин… невинная жертва…

Неожиданно оживился, точно проснувшись, и закричал высоко и картаво:

— Да что же это мы, братец, торчим, как столбы на перекрестке? Лекарей надо! Всех, какие есть в этом несчастном городе!..

И стремительно вылетел из комнаты.

Явившийся через час Уилкс, осмотрев больную, только покачал головой. Вышел в залу, остановился посередине, точно забыв обо всех, и сосредоточенно принялся кусать большой палец.

— Сэр… сэр… — несколько раз окликнул его осторожно Сумароков. — Ну, что? Очень опасно? Вери… Вери…

— Very dangerous[90], — кивнул головой англичанин, не меняя положения.

Целых семь дней Татьяна Михайловна почти не выходила из комнаты больной. Спала в кресле, не раздеваясь.

Елена Павловна то приходила в себя на несколько часов, то снова погружалась в забытье, иногда на полсуток. Временами казалось, что дело идет на поправку. Случалось, она совсем приходила в себя, просила есть, болтала с родными и друзьями, весело трунила над собой, над «манихвестом» Теплова, наделавшим ей столько хлопот. Посмеивалась над Федором Волковым, выступавшим от лица императрицы в роли «подателя всяческих блат и надежд». Озоровато подмигивала присутствующим, говоря:

— Посмотрим, сударь, как-то вы с «матушкой» оправдаете ваши неумеренные обещания. Несомненно одно: у вас с «матушкой» дело нечисто… Таня, ты присматривай за ними, покамест я валяюсь здесь лежебокой…

Все улыбались и проникались надеждой на выздоровление. Ухудшение обычно наступало внезапно. Елена Павловна обрывала шутку на полуслове, закрывала глаза и начинала метаться на подушках. За этим следовал бред, бессвязные речи, нервический хохот.

В городе шло ликование по случаю благополучного восшествия на престол «матери отечества». Гвардейцы опустошали кабаки и винные склады, горланили и дебоширили, пока не были призваны к порядку особым высочайшим указом.

В ночь на 6 июля Олсуфьевой было особенно плохо. Она металась и бредила, все время порываясь куда-то бежать. В доме никто не спал.

Под утро Елена Павловна забылась. Часов в восемь пришла в себя. Лежала спокойно, совсем обессилевшая. Около полудня больная снова забылась, спокойная и тихая, с просветленным лицом.

…Под окнами остановилась карета. Вбежали сильно взволнованные Сумароков и Григорий Волков.

Александр Петрович метался по комнате, теребя парик и издавая какие-то нечленораздельные восклицания. Григорий казался смущенным, избегал смотреть в глаза окружающим.

— Ну, что у тебя язык отнялся? — рассердился на брата Федор.

— А я не знаю, как сказать… — начал Григорий. — Происшествие…

— Какое происшествие?

— Казусное… В Ропше убит бывший император… Только это пока между нами… Прискакал Бредихин… Он там был… И государыне доставлено донесение…

— Как убит? Кем убит? — раздались голоса.

— Говорят, бутылкой… В пьяной ссоре… Будто Федор Барятинский.

Сумароков сделал энергичный жест рукой, молча изобразив, как это делается, и еще быстрее забегал по комнате. Все долго и смущенно молчали.

— Пьяный случай… — сказал, наконец, негромко Сумароков и кому-то погрозил пальцем.

Старик Олсуфьев побежал собираться во дворец. Григорий вполголоса передавал группе мужчин подробности ропшинского происшествия. Татьяна Михайловна ушла в комнату больной.

Через минуту она появилась в дверях, бледная, растерянная, с трудом владея собой.

— Пойдите туда… я не знаю, что с ней…

Все бросились в комнату Елены Павловны. Она лежала неподвижная и строгая, с восковым, прозрачным лицом…

Смерть Елены Павловны Федор Волков переживал как длительный, гнетущий кошмар. До предания тела земле ни с кем не говорил почти ни слова, не отвечал на вопросы, прятался по темным углам, тоскливо смотря перед собой в одну точку. Казался человеком окончательно задавленным невыносимой тяжестью несчастья. Троепольская употребляла все свое влияние, чтобы вывести его из угнетенного состояния. Все было напрасно. Федор избегал и Татьяны Михайловны. После похорон он заперся у Пассека в бельведере, по целым дням сидел один, отказывался принимать друзей, перестал выходить к столу. Его братья и близкие друзья много раз собирались внизу, в бывшем «картежном притоне», и пытались проникнуть к Федору. Но он либо не откликался, притворяясь спящим, либо отказывался под разными предлогами отворить дверь. Так прошло три дня.

Федор чувствовал себя слабым, разбитым и опустошенным. Однако же поборол гнетущую тоску, принялся за повседневные дела. Привел в порядок себя и комнату. Тщательно оделся. Долго сидел у раскрытого окна, смотря на деревья сада. Передумал заново — вероятно, в тысячный раз — всю свою жизнь. Пришел, как и всегда, к безотрадному выводу: жизнь не удалась, и не удалась в силу причин, лежащих за пределами его доброй воли. А ведь ему нужно было так немного, чтобы быть счастливым вполне! Что же именно?