Фаза Урана - [21]

Пряча глаза за стеклами темных очков, я шел от остановки к дому с пакетом из супермаркета. Банки и бутылки рельефной мускулатурой выступали сквозь полиэтилен. Я боялся, что ручки пакета могут не совладать с гравитацией и оборваться.

На остановке женщина-реализатор торговала с лотка газетами, журналами и календарями. Опасаясь ветра, она грудью прижимала полиграфию к лотку. Я хотел было купить у нее календарь для кухни. Но на календарях в ассортименте встречались только фотографии Безрукова, «Фабрики Звезд» и Дэвида Бэкхема, поэтому делать приобретение я постеснялся…

…На скамейке рядом с моим домом сидела слепая старуха – соседка с первого этажа. Ее седые волосы под действием циклона развевались, как сорная трава. Глаза смотрели внутрь – их белки давно сварились в котле прожитых лет.

– Добрый день, – сказал я старухе, присаживаясь рядом, – не возражаете, я закурю?

– Ты новый жилец в Ф. квартире? – спросила она не поворачивая головы.

– Да, – сказал я и зачем-то кивнул, хотя в этом не было никакой надобности.

– Хорошая Ф. женщина была, царство ей небесное.

– Да, – согласился я.

Я сбил с сигареты пепел. И пепел, обугленный табак, заскользил по асфальту перекати-полем, без корней и без судьбы.

– Странный у вас дом, – сказал я.

– У нас очень, очень хороший дом был когда-то. Замечательный. Вам, молодым, не понять. Живете в коробках и соседей не знаете. А у нас все как одна семья всегда были. Все праздники вместе. Помню, пирогов испеку и всем деткам нашим раздам. А голубятня. Зачем, спросите, снесли голубятню? Кому она мешала? Муж мой покойный, царство ему небесное, ох, он уж голубей любил. Всех по именам звал. Всех. Гагарин, Титов, Комаров…

– Космонавты?

– Бог с тобой, какие космонавты, голуби, голуби, сынок…

– М-да… И вы ничего странного не замечали в последнее время? – Мой вопрос прозвучал совершенно бездарно, будто реплика из милицейского сериала.

Старуха повернулась ко мне. Ее целлулоидные глаза не блестели на солнце. Она печально вздохнула.

– Ах, извините, – спохватился я.

– Ничего, сынок, ничего. Я уж привыкла. Десять лет как не вижу.

Я понял, что не узнаю у нее ничего. Она могла в деталях рассказать все, что было 12 апреля 1961 года, но не помнила и позавчерашнего дня.

Мы молчали. Моя сигарета истлела. Новую закуривать не хотелось.

– Вот старый черт, опять на крышу, поди, влез, – всплеснула вдруг руками старуха.

Я сначала не понял, о ком она говорит. А потом посмотрел туда, куда бесполезно уставились ее слепые глаза. На крыше нашего Дома, опираясь на громоотвод, балансировал человек. Это был старик-пенсионер, мой сосед из квартиры напротив. На его запястье была намотана бечевка. Бечевка туго удерживала в небе над Домом воздушного змея. Змей завис над крышей, как натовский стеле над Сербией, как голубь Гагарин, царство ему небесное. Я глядел и не мог оторваться от необычного зрелища. Ни разу в жизни я не видел пенсионеров, которые запускают воздушных змеев на крыше.

– А как, как вы догадались, что он там?

– Ветер, сынок. Ветер южный. Это его ветер. Этот ветер он не пропустит никогда.

– И давно с ним такое?

– Давно. Давно. Всегда…

И она рассказала историю. Все-таки рассказала.

V. Манекен

Иногда я захожу к Степану в Универмаг после закрытия. Он там работает менеджером, а по вечерам – подрабатывает сторожем. В последнее время он пристрастился к «Горобине» – вишневой двадцатипятиградусной настойке. На вид она розовая, как марганцовка, а на вкус приторная и липкая. От нее я покрываюсь пунцовыми пятнами и становлюсь похожим на индейца.

– Чингачгук в боевой раскраске, – иронизирует Степан.

Пьем мы «Горобину» в кабинете главного управляющего. Кабинет напоминает ресторанчик средней руки с претензией на шик. Здесь стоят пальмы в кадках и огромные вазы с букетами степных трав. Электрический камин у стены похож на декорацию к спектаклю «Золотой Ключик». Кожа дивана по оттенку малоотличима от моей собственной.

Чтобы стало хорошо, нам требуется выпить около трех бутылок. С этой нехитрой задачей мы обычно справляемся менее, чем за час. Свое скромное застолье мы сопровождаем неспешной беседой. Говорим о прошедшем, большей частью о школе – о том славном времени, когда в нашей жизни не было еще чужих свадеб, похорон или крестин. Мы тогда не работали и даже не пытались.

– Раньше было все по-другому, – говорю я, когда мы допиваем последнюю бутылку.

Мой приятель кивает – он со мной полностью согласен.

После этого я выхожу из кабинета и иду бродить по галереям Универмага. За сумрачными витринами бутиков, будто уродцы в банках кунсткамеры, хранятся вещи. Десятки тысяч вещей: мобильные телефоны, духи, дубленки, утюги, виагра, носовые платки, кресла, ковры, средства от целлюлита, обручальные кольца, распылители дихлофоса, туалетное мыло, босоножки на шпильках, авторучки, видеокассеты. Все это составляет наше общее потребительское счастье и наделяет коллективное существование смыслом.

Как всегда, останавливаюсь у фигур "манекенов. Они стоят снаружи, в галерее. Если бы они были людьми, то могли бы играть в баскетбол – такие они высокие. Женщину-манекен я обнимаю левой рукой за талию, а правой щупаю ее пластмассовую грудь. Потом целую ее в шею. Стоит мне выпить чуть больше обычного, и я начинаю себя ощущать развратным типом.