Фауст - [7]

Кричали птицы. Пленин вспомнил свою канцелярию и рассмеялся как школьник. Над ним кружился ворон. Он прицелился, и жертва тяжело упала на землю, сложив крылья.

Он шёл по извилистому берегу той самой речки, которая видна с городского откоса и протекает по равнине, мимо холма, где он беседовал с Любовью. Только здесь речка эта, называющаяся Тупец, шире, чем там, и не так быстра. Старые раскидистые ивы склонились над нею и бросают густые тени на её воды. Шуршат камыши. Изредка вылетит утка оттуда с отрывистым гортанным криком. То не видишь совсем Тупца, до того он суживается и прячется в высоких травах, то вдруг он образует род маленького круглого озера, и оно блестит как зеркало, и в него смотрятся со всех сторон деревья. Таинственно молчит природа, не шелохнёт лист. И, кажется, кто-то сейчас был здесь, круги пошли по воде… Вон за толстым сплетением обнажившихся, полузасохших корней засверкала на солнце зыбь как гранёное стекло… Послышался тихий всплеск.

Пленин остановился и смотрел с тревогой.

На траве, возле платья и белья, была брошена корзинка с лесной малиной, букет гвоздик. Голая красивая рука обнимала дерево, и из-за ствола виднелась часть стана; нога боязливо была протянута к воде и концами пальцев чуть-чуть касалась студёной поверхности, рассекая упругие струи и отражаясь в них. И отражение зыблилось.

Пленин узнал Любовь. Он скрылся за деревьями, чтоб не смотреть на девушку, чтоб не испугать её. Но он чутко прислушивался к малейшему шороху.

И когда она выкупалась и запела, направляясь в лес, по одной из бесчисленных тропинок, сетью покрывающих склон обрыва, он догнал её.

Она даже не вздрогнула. Она не удивилась. Лицо её осветилось насмешливой улыбкой, она продолжала петь, а он шёл за ней, не зная что сказать ей и с чего начать. Он точно в первый раз встретился с нею.

– Вы теперь в лесу живёте? – спросила, наконец, странная девушка, переставая петь и наклоняясь за ягодой.

– Да…

– В лесничих?

– Нет, я не лесничий.

Девушка подняла голову и сказала с хохотом:

– Вы – леший!

Виктор Потапыч отшутился:

– А вы – русалка.

– Вы подсматривали за мной? – торопливо спросила она, и рассерженное лицо её приблизилось к лицу Пленина.

Оба они остановились.

– Я увидел вас, – и сейчас же отошёл…

Гнев её исчез, она равнодушно промолвила:

– Мужчины все бессовестные.

Затем, помолчав, она сказала:

– Возьмите ягоды?

– Лучше вы сами принесите… Напьёмтесь чаю… Пойдёмте! Здесь недалеко!

– Хорошо, – отвечала девушка. – Мне всё равно… Я вам должна.

– Я ведь не один на хуторе, – нашёл почему-то нужным заявить Виктор Потапыч. – Мне прислуживает Марфа.

Они свернули в сторону. Сухие сосновые иглы трещали под ногой. Стройные деревья слабо раскачивались. Сверху лился свет. Стояла тишина, но странная лесная тишина. Прислушаешься – и в ней поют, звенят и гремят тысячи разных голосов. Девушка вздохнула.

– Теперь лето, а потом будет зима, – начала она задумчиво, точно сама с собою говорила. – И все листья улетят. Вы зимой тоже будете здесь жить?

Пленин смутился.

– Я только на лето. Признаюсь, я ведь для того, чтоб с вами чаще встречаться, – заговорил он, и лицо его вспыхнуло. – А то я всегда в городе живу.

Она не обратила внимания на его признание.

– А вы знаете, я так козы и не купила… – сказала она.

– Мало взяли денег…

– Не то! – вскричала она. – Я солгала отцу, по вашему совету, будто нашла деньги, а он схватил и разорвал бумажку зубами на мелкие клочки и заплакал… Он подумал, что я украла!

Она обратила к Пленину лицо, и горестное выражение застыло в её губах и плачущем подбородке.

– Ребёнок! – проговорил Пленин. – Отец не прав, и совесть ваша чиста. Стоит ли огорчаться?

Горестное выражение сменилось равнодушным как и в тот раз.

– Да, пожалуй, – сказала она. – Я чиста!

Они пришли. Старый, красной меди самовар шумел на дубовом столе и наполнял светёлку белым паром. Марфа перемывала чашки. Увидев постояльца, она осклабилась, а при взгляде на девушку сделала печальное лицо и с соболезнованием подпёрла рукой щеку. Она много раз встречала её в лесу, всегда в цветах, с непокрытой головой. Она слышала, как та передразнивает птиц и поёт – то иволгой, то зальётся малиновкой, то зазвенит как жаворонок. Теперь в ушах девушки были белые цветы, и роса на них не успела ещё просохнуть, чёрные необычайной густоты волосы гривой лежали на стройных плечах, спутываясь и свиваясь во влажные кольца. Марфа заговорила с Любовью как с больной или как с блаженной. Девушка смеялась, высыпая на стол ягоды.

– Мне жаль, что я теперь даром две недели, по крайней мере, буду трудиться для вас…

– Зачем же даром? – подхватил Пленин, подвигая ей чашку. – Я не допущу этого. Приносите ягоды каждый день. Сюда вам ближе, чем на рынок. Берите, сколько вам надо, денег. Берите все. Ради Бога, не церемоньтесь и не подозревайте меня ни в чём дурном. Я просто люблю вас как… чудный поэтический сон… Не смейтесь. Я благословляю встречу с вами! Какая скучная, пошлая жизнь у меня, если б вы знали! Как я одинок! Но сделайте одолжение, кушайте чай. И вот сливки, хлеб… Пожалейте меня, – продолжал он, подсаживаясь к девушке, – и если можете, если не очень я противен вам, сдружитесь со мной.