Фауст - [8]

– Вы – урод, – перебила его девушка рассмеявшись. – Вам шестьдесят лет…

Пленин грустно взглянул на неё, облитую солнечным лучом, лучезарно улыбавшуюся, точно вся она была из света, и произнёс:

– Нет, мне тридцать семь. Но не в этом вопрос. А впрочем извините, что я начал такой разговор…

– Сегодня вы скучный, а тогда были веселей… Тогда я подумала: «Ах, какой весёлый и любезный старичок!» Ну, нет, не старичок, вы молоденький и, в самом деле, глаза мне ваши нравятся… И мне ещё нравится, что у вас такие толстые плечи!

Пленин улыбнулся. Она слегка дотронулась до его руки своими длинными пальцами, и что-то бесконечно милое задрожало в углах её губ. Сердце его точно оборвалось, он не мог сдержать радостного вздоха.

VII

Дни мелькали, чудные, июньские, безоблачные дни, и жизнь проходила как сон.

Неделя прошла.

Однажды вечером, когда погасало солнце, Виктор Потапыч, провожая Любовь из леса, взял её за руку. Она не отняла руки. От руки он перешёл к стану.

– Милая! – говорил он, идя с нею по опушке. – Жизнь моя ничтожна, но от вас зависит скрасить её и наполнить счастьем… Вы постоянно говорите, что не понимаете меня… Да ведь это не умом понимается, а сердцем. Вот вдруг, тут, сожмётся что-то, загорится, заноет – всё становится понятно.

Но сердце девушки билось ровно; остановившись, она большими наивными глазами смотрела в его глаза, искрившиеся страстью.

– За ласку, за миг участия, – продолжал Пленин точно в чаду, – я всё отдал бы вам… Бог вас знает, кто вы… Загадка какая-то… Но я жить не могу, я с ума схожу, когда не вижу вас. Что вам надо, дитя моё, слышите? Скажите, прошу вас! Жизнь вам мою надо – я и жизнь отдам! Денег, платья дорогие, браслеты… Что вы любите?

Он раскраснелся, ей стало страшно. Она сказала:

– Пустите меня.

– Не пущу! – прошептал он, привлекая её к себе.

Спокойный ясный вечер медленно гас. Таяли чуть заметные облака; и янтарно-лиловые деревья, лёгкие и прозрачные, точно сгорали вдали в этой ласковой атмосфере, золотыми струями переливавшейся в розовом небе, местами уже сумрачном. Раздражающе запахли цветы.

– Любовь! Доверьтесь мне, полюбите меня! – как сумасшедший говорил Пленин, сжимая стан девушки.

– За что? – спросила она.

– За то, что я вас люблю дикую, глупую, – отвечал он с тоской. – Ведь вы – глупая, а я вас люблю. Я боготворю вас. Вы – бродяжка, а я за вас жизнью готов пожертвовать. Видите, у меня слёзы текут! Полюбите же меня за эту безмерную любовь, за то, что я сам теперь глупее вас в тысячу и миллион раз…

Она рассмеялась и со странной улыбкой взглянула на него – дерзкой, манящей, слегка раскосив глаза. Она молчала, и, кажется, грудь её стала дышать чаще.

Пленин приник к её руке. Но вдруг она всхлипнула и в несколько прыжков исчезла меж кустами. Он с испугом смотрел ей вслед. Она исчезла, как исчезает милый образ во сне; проснувшись, тщетно смотришь кругом сонными глазами и ловишь его в объятие: его нет.

Пустынно догорал волшебный вечер и хмуро молчали сосны, когда Виктор Потапыч возвращался к себе, сам-друг со своей неразделённой страстью.

Он думал: «Придёт ли она завтра? Она уж несколько раз убегала этак, но сегодня она заплакала… Придёт, придёт!» – утешал он себя, большими шагами меряя колеблющийся пол светёлки.

И первый раз за всё это время ему стало скучно. Он скверно спал и поздно встал. Он глянул на окно, на стол: обычной корзинки с ягодами не было.

Он ждал весь этот день, и следующий, и ещё день. А Любови всё не было.

Он ломал руки, ходил по лесу, по всем его закоулкам, двадцать раз побывал на тех местах, где росла малина, бродил вдоль ручья, с замиранием сердца прислушиваясь к лепету воды, – стал мало есть… Он похудел ещё сильнее. Девушки не было.

Он не спал по ночам, придумывал планы новой жизни, давал мысленно клятвы бросить службу и Надежду Власьевну и исключительно посвятить себя милой девушке, которой всё не было.

С тоскою смотрел он на звёзды, и ему казалось, что это не звёзды, а слёзы. Он так скорбел, что иногда плакал как влюблённый мальчик или как поэт. Он забирался в глушь в самый разгар полдня и, лёжа под деревом, мечтал о странной девушке, с которой он будто живёт где-то далеко-далеко, в таком же лесу, и вечно глядит ей в глаза и целует её волосы. И, наконец, он почувствовал, что болен: порою ему ясно мерещилась эта девушка. Она дразнила его, скрываясь за деревьями, пела или купалась, не стыдясь его, а когда он подходил, она ныряла и исчезала в воде, остававшейся, однако, странно спокойною. Ночью, при лунном свете, всюду видел он её светлое платье, и грациозная фигура её легко как дух носилась там и сям в серебряном сумраке, и тихий музыкальный шёпот её голоса оживлял сонный лес.

Едва забывался он, как уж являлось ему капризное виденье, неуловимое, со сладострастными губами, со слезами на глазах, с насмешливым словом, виденье всё в цветах. Просыпаясь, он погружался в томное раздумье.

VIII

Когда, чрез несколько дней, он встретил Любовь на том месте, где расстался с нею в последний раз, он подумал сначала, что это не она, а другая какая-нибудь девушка. Он уже привык не видеть её. И грёзой он не мог назвать эту женскую фигуру. Видения его были мимолётны как мысли и неясны как полосы лунного света в лесу. А фигура эта стояла неподвижно. Руки были задумчиво опущены, и глаза не смотрели, ветер развевал её платье.