Фата-моргана любви с оркестром - [26]

Что касается старого барабанщика, то про него в ту ночь стало известно, что его заплесневелые зубы и резкий табачный смрад происходят не от курения, а от кое-чего похуже: он брал сигарету, разворачивал, высыпал табак на ладонь, отправлял в рот и медленно пережевывал, как листья коки. За вечер ветеран съел полпачки «Фарос». Он не только сыпал старинными поговорками и пословицами, небрежно, иногда вовсе не к месту, уснащая ими речь, но и принимался под воздействием выпивки откровенничать и даже рассказал о некоторых бравых подвигах своих славных солдатских деньков. Оказалось, что он даже побалагурить не дурак, хотя сам никогда не смеется. Он, к примеру, напугал горниста, не сводившего глаз с проституток, сказав ему, чтобы не перестарался, а то такие бабы не любят, когда на них вылупится какой-то хиляк, как на новые ворота. «С этой лимитой построже надо, на…», — поучал он его.

Бельо Сандалио же в ту первую ночь как-то хандрил. Он сидел, поставив локти на стойку, и почти не участвовал в веселой беседе. Из головы не шла Дама за Фортепиано. Он не верит в переселение душ, но, если так и не вспомнит, где и при каких обстоятельствах раньше видел эту цыпочку, придется допустить безумную мысль, что они встречались в одной из предыдущих жизней. В каком-то треклятом месте в какое-то треклятое время он с ней виделся — в этом он так же уверен, как в том, что он лучший трубач в мире. Вдруг ему в голову пришла забавная мысль, он улыбнулся: а что, если ее красота, достойная полотен эпохи Возрождения, просто напоминает ему эротические открытки года этак 1900-го, которые он покупал в Икике на стоявших в порту кораблях в целях юношеского рукоблудия?

На следующий день после их встречи в Радикальном клубе Бельо Сандалио поджидал свою Даму за Фортепиано после вечернего сеанса. Но, как только он подошел и собирался заговорить, она побледнела, как ангел, распахнув изумленные ресницы, выдохнула: «Ради Бога, сеньор, мы в общественном месте». И кинулась от него прочь по улице.

Второй вечер ожидания прошел впустую. Дама за Фортепиано не пришла, а таперствовал лощеного вида субчик, одетый, как гробовщик. Позже от Йемо Пона он узнал, что это маэстро Хакалито, его предполагаемый начальник. В той же беседе Йемо Пон упомянул, что сеньориту зовут Голондрина дель Росарио, и Бельо Сандалио пришел в восторг. Он долго смаковал и пробовал на зуб звучное, как заклинание, имя. Наводящими вопросами он выяснил у парнишки, — который хвастал дружбой с сеньоритой, — где и с кем она живет. На следующий день невозможно элегантный Бельо Сандалио с трубой под мышкой долго прохаживался перед «Брадобрейной мастерской ‘Рабочий’». Его дама не показывалась, и он решился зайти.

Сидя на стуле с выбитой на сиденье звездой, пока усатый цирюльник вел долгие разговоры со своими завсегдатаями, Бельо Сандалио не сводил глаз с двери, ведущей в коридор. Время от времени ему казалось, что он различает поверх настырного запаха стриженых волос легкий фиалковый аромат его Дамы за Фортепиано.

Когда подошла его очередь устраиваться в кресле, Сиксто Пастор Альсамора попросил его трубу и отставил на дубовый буфет. «А то волосы поналезут», — сказал он. И тут же, дезинфицируя инструменты, самым веселым тоном осведомился, не входит ли он часом в «Литр-банд», пояснив, что так успели прозвать в городе пресловутый оркестр для встречи диктатора. Среди уньонцев уже пробежал слух, что музыканты ох как это дело уважают и никогда не играют без припрятанной литрушки. «Вот бы вы легавому Ибаньесу не сыграли, а срыгали по пьяной лавочке», — схохмил цирюльник. А потом посерьезнел, пригладил пышные встопорщенные усы и принялся честить легавого Ибеньеса за последние его выдумки — тот в последнее время только и знал, что гоняться за пидарасами. И самая подлость-то в чем: он так избавляется от рабочих вожаков, выдает их за голубых. Есть после этого на блядском нашем свете справедливость, дружище? Под стрекот умелых ножниц он продолжал обличительную речь против режима: в тюрьмах полным-полно честных граждан, а сколько их сослано на далекие пустынные острова, и только лишь потому, что в минуту отчаяния они осмелились заикнуться о своем недовольстве и их жалобы достигли ушей наводнивших страну стукачей, которые сдали их с потрохами карательным органам. Стукачей из самых распоследних отбросов общества, всплывших на поверхность при нынешней гнилой власти. Ублюдков, каждому из которых он без колебаний перерезал бы глотку одним ударом лезвия, попадись они ему.

Пока цирюльник, красный от гнева, бранился и достригал его, Бельо Сандалио весь обратился в слух, подстерегая любой звук, который указал бы ему на присутствие в доме сеньориты Голондрины дель Росарио: ноту фортепиано, хруст шелка, одинокий крылатый вздох. В конце речи цирюльник огорошил его вопросом, а какова его позиция насчет стукачей, и он смог наскоро сообразить лишь одно:

— Я бы их трубой порешил.

После третьей репетиции и беседы с аптекарем музыканты вывалились из Гильдии извозчиков, желая промочить пересохшее горло. Канталисио дель Кармен последовал за ними и дал понять, что на сей раз у него со временем куда лучше. Супруга чувствовала себя превосходно. Не зря он чуть не переломился, танцуя на празднике Святой Девы Тиранской во исполнение обета, чтобы роды прошли хорошо и третьего ребенка не постигла участь двух первых, ведь они — в который раз рассказывал он напуганным кудахтающим голосом — родились вовсе здоровыми, а на третий день жизни умерли во сне. И тут же, не меняя выражения своего серого лица, лишь слегка приглушив кудахтанье, Бес с Барабаном сообщил, что знает тут неподалеку пару неплохих злачных местечек. Не сопроводят ли они его до дому: он только закинет барабан и глянет, как там супруга. А кто захочет оставить инструмент у него в комнате — милости просим.