Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [65]

Неужели меня не разглядела? Сижу пеньком на коленках, мешковатая штормов­ка, лицо фотоаппаратом закрыто, не шевелюсь, ветер от нее. Ждал, ждал, диафраг­му переставил, а она не реагирует на меня, занимается чем‑то своим. На­верное, зо­лотые дукаты вынюхивает. Мне надоело сидеть, я вскочил и как заору: «В глаза–а смотреть!!» Даже жалко ста­ло, так она, бедная, рванула; вдруг, думаю, лисят у нее потом не будет?»

«15 марта…. Иду рано утром по лощине и вижу, что почти у вершины холма лежит лиса. Свернулась уютным клубком, прикрыв нос пушистым хвостом, и смотрит на меня своим проверяюще–скептическим лисьим взглядом. Повернула голову ― все то же пятно на ухе ― опять Алиса. Может, думаю, ты ко мне приручишься? Вон у Заруд­ного жила ручная лисичка–корсак. Впрочем, я для тебя не авторитет. К Зарудному бы ты приручилась…

Так я и ушел. Обернулся потом перед поворотом: лежит, игнорируя меня и не ме­няя позы, как будто меня не было и нет».

ПОЛ–ЛИСЫ

― О до­брый челов­ек, ― ска­зала лиса. ― Как же мо­жем мы ду­мать о лю­дях хорош­о, когда охотники причин­яют нам столько горя?..

― …Од­нако для бла­га твое­го… я го­тов пожертвов­ать со­бой.

Ска­жи только, из ка­кой ча­сти тела требуетс­я кровь?

― Из лю­бой, ― пробормотал­а лиса…

(Хорас­анская сказка)

«10 марта…. Шел, шел, смотрю ― лиса. Блондинистая, ну очень светлая; не ры­жая, а светло–желтая. Ходит по краю поля, язык на плечо, как у меня; вид заморен­ный от солнцепека. И ветер от нее, не чувствует меня.

Я открыто пошел прямо к ней, не видит, вынюхивает что- то, увлеклась. Поставив саквояж на землю, я поднял камень и швырнул в нее из любопытствующего натура­листического хулиганства, вспомнил, понимаешь ли, юннатское детство. По­пасть и не стремился, просто пугнуть. А она ― ушки на макушку и, р–р-раз, ― прыжком к тому месту, где камень упал, к еще висящему фонтанчику пыли, и давай там шуро­вать. Тут я прямо вскипел весь.

Вторым камнем промазал в нее на какой‑то метр. Она подскочила вертикально, как на пружинах, на всех четырех ногах, и опять вертится, высматривает, ничего не понимает, не замечает меня.

Ну что, я к общению с игнорирующими меня лисами привычный, кинулся на нее, заорав страшным голосом; она ка–а-к дунет. К сожалению, я весьма неизящно спо­ткнулся и упал, ободрав при падении, защищая оптику, обе ладони. Но все равно полминуты следил за ней, смотрел, как чешет по открытым холмам. Взбежала на верхушку склона, нервно присела на секунду над кустиком полыни, навалила на него кучу, шаркнула пару раз лапами и скрылась за гребнем. Эх, собачья на­тура… Будем считать, что это от стресса и персонально ко мне не относится…

Иду, переживаю это безобразное к себе отношение, стряхиваю грязь и кровь с разодранных ладоней, прошел триста метров ― буквально из‑под ног выскакивает еще одна лиса, с темно–темно–рыжими ногами, как в чулках. И пулей от меня в том же направлении, что и первая.

Получается, что почти каждый день вижу лис. Ну не каждый, может быть, пореже, но уж пол–лисы вдень вижу точно».

Весной я вновь вернулся в Кара–Калу, продолжая свои маршруты по Копетдагу, но положительных результатов не было; Игнев, работавший в поле круглый год, тоже ничего не находил.

«5 марта…. Вышел поутру, все путем. Не успел пройти половины расстояния от Кара–Калы до предгорий, как все в при­роде изменилось: «потемнело в чистом поле», с запада натянуло низких тяжелых облаков, из которых вдруг повалил мо­крый, липкий и какой‑то теплый снег. Явление куда как необычное, я обрадовался не­тривиальной обстановке для наблю­дений, но не тут‑то было.

Через тридцать минут этот снег полностью закрыл всю землю, а через час пер­спектива исчезла, расстояние до предме­тов перестало существовать, сами предме­ты растворились в повсеместном белом пространстве; мир потерял свою трехмерн­ость. Такого я не видел никогда и нигде. Возникало впечатление, что в этих бесснеж­ных местах, где природа не при­способлена к снегу, даже сам снег идет неправильно, не так, как всегда, не так, как ему положено, а весь окружающий ландшафт вообще теряется, не знает, что с этим снегом делать.

Я вынужден был повернуть назад, ориентироваться было невозможно, шел наугад, глядя под ноги, просто следуя релье­фу и зная, что рано или поздно выйду так к Сум­бару. Птиц нет, пустота; лишь один лунь потерянно пролетел низко над землей, тран­зитом куда‑то, что тоже выглядело необычно, как и сама эта погода.

НУ И ДЕЛА…

Вдруг на небе появил­ось тем­ное облак­о, из него про­тянулась ка­кая‑то рука и похит­ила малик­у…

(Хорас­анская сказка)

На подходе к Кара–Кале я почти наткнулся лбом на огромный сугроб, вдруг встав­ший передо мной на длинных мосла­тых ногах: это был присыпанный полуметровым слоем липкого снега верблюд. Я не мог не вспомнить, как Чача в свое вре­мя декла­мировал: «…В дни холодных встреч мне было худо, как в снегу голодному верблюду…»

У–у, кэмэл, морда горбатая, напугал меня. А ведь у верблюдов и свой особый по­кровитель есть ― святой Султан–Вейс–и-Гарни; похоронен где‑то в Афганистане; Мухаммед его в свое время отправил в странствования по Востоку апостолом… А я в Туркмении в аспирантуре… У каждого свое дело, слава Аллаху…