Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [56]

Ну, так вот. Вокруг дикие места, пустыня, на весь город (это если верить карте), ко­торый на самом деле в лучшем случае ― поселок, ни одного деревца; живут полно­стью на привозной воде (и питьевой и технической), за которую, кроме всего, еще и платить надо.

Короче, рассаживаемся на кошме, хозяин с нами, женщины в платках невидимыми тенями появляются и исчезают, на­крывая на стол (при этом украдкой, со скрываемы­ми смеющимися улыбками, поглядывая иногда на нас ―- существ «выс­шего поряд­ка», с индюшиной важностью рассаживающихся на кошме). Старшие дочери хозяи­на, помогая матери, прояв­ляют к нам настоящее, без какой‑либо иронии, почтение. Взоры потуплены, но какие глаза!

А одна из них на секунду взглянула прицельно на меня, лишь стрельнула глазами, внимательно так, с настороженным, но, поверь мне, искренним интересом (не каж­дый день, видать, белые молодцы в доме), я чуть не подпрыгнул! Пытался потом своим внимательным (хе–хе) взглядом ее глаза поймать ― куда там… Чувствует мои глаза боковым зрением и уходит от них, не встречает.

Кстати, в этой же поездке зашли в лабораторию при противочумке, там микробио­лог ― туркменка лет тридцати; я, как увидел, речи лишился: эмансипе, европейский стиль, лицо и фигура ― как у западной модели; держится великолепно: просто, со сдержанным достоинством; полный атас. Как она там оказалась? И главное, как она, такая, там живет?! Отвле­каюсь я…

Уселись, садим. Приносят несколько закопченных кумганов (знаешь, может, такой высокий азиатский чайник с изогнутым носиком?). Из них хозяин уже сам, ведя с нами разговор, разливает чай в маленькие заварные чайники, стоящие перед каж­дым из нас.

Но разливает не сразу. Сначала он несколько раз наливает его в пиалу, потом вы­ливает обратно в кумган. Этот простой, но чем‑то завораживающий процесс называ­ется красивым словом «кайтарма». Кстати, так же называется и то, когда муж и жена вдалеке друг от друга.

В молодой моей семье одна сплошная кайтарма: сразу после свадьбы я уехал на шесть месяцев сюда, а как вернусь, моя половина ― Лиза–Роза–Клава–Клара–Зина (весь мой харам) уплывает на корабле на четыре месяца по Тихому океа­ну… Я ― су­хопутная крыса, она ― морской волк; расклад сил в нашей семейной жизни (пусть даже заочной) понятен. Так что ты, Зимин, жену свою в Африке не продавай, не дари, не меняй и не ешь, а цени и береги.

Я сначала думал, что эти переливания просто чтобы чай перемешать и чаинки осадить, а недавно прочитал в солидном труде по чаеведению, что за счет этого происходит много сложных процессов, обеспечивающих правильную заварку и осо­бый вкус: зеленый чай, как и сам Восток, ― «дело тонкое»; это вам, синьор, не мо­локо из кокоса сосать через соломинку на берегу Мозамбикского пролива…

Сидим. Женщины приносят завернутые в сачак (платок для хлеба) еще горячие чу­реки; миску с кусковым сахаром (к чаю вприкуску). Свежеиспеченный чурек ― это произведение искусства. Он такой мягкий, круглый, золотистый, с такими переливам­и на поджаренной корочке… Выглядит как маленькое солнце. Будь у меня возмож­ность его в таком виде засушить, повесил бы на стенку. А уж про вкусноту и не гово­рю; не передать. Чурек, кстати, нельзя резать, его можно только ло­мать. И еще его нельзя переворачивать: неуважение ― Аллах накажет.

Потом ставят несколько больших мисок с простоквашей из козьего молока, кото­рую все едят расписными деревянными ложками (я молочными продуктами не увле­каюсь, считаю, что уже вышел из сосункового возраста, а вот повсеместная популярн­ость этих ложек духарит меня неимоверно: воистину социалистическая ин­теграция между братскими народами).

Один из русских гостей, видя, что я не ем простоквашу, а налегаю на чурек, поуча­ет меня, что это я зря, потому что «надо запустить пищеварение».

После такой фразы я уже даже подумать о простокваше не могу. После такой фра­зы, высказанной за праздничным сто­лом, я могу лишь отойти куда‑нибудь в сто­ронку и сдать там, в конвульсивных корчах, желудочный сок или сделать еще что‑ни­будь столь же физиологическое. А сам разговорчивый гость воодушевленно зачер­пывает ложкой, раз за разом с прихлебом запуская себе, видимо никак не запускаю­щееся, пищеварение.

Появляется главное предварительное блюдо ― густой суп из баранины с овощами ― шурпа. Подают ее в нескольких больших мисках, по одной на двоих или на троих. Я не могу оторваться от потрясающего чурека с хрустящей корочкой, но вид нежной постной баранины в шурпе буквально дурманит, мы все с энтузиазмом беремся за ложки. Пустеющие миски исчезают, убираемые всевидящими незаметными хозяйка­ми, и сразу возвращаются назад, вновь наполненные горячей шурпой.

Веяние нового времени ― по случаю нашего приезда раскупоривается водка и разливается по граненым стопкам (слава Богу, потому что это мучение водку из пиа­лушек пить, особенно в жару).

Вообще‑то традиции алкоголь не приветствуют. Молодые ребята–туркмены рань­ше никогда водку до возвращения из армии не пробовали, а сами аксакалы, усажи­ваясь по поводу чего‑либо юбилейного, нередко разливали коньяк по чайни­кам и пили его под видом чая (дабы Аллаха не гневить). Сейчас все упрощается.