Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [140]
И что самое потрясающее ― пение этих птиц (здесь свой особый подвид) по общему тембру просто на слух мгновенно отличается от песен наших российских теньковок ― отчетливый диалект с каким‑то металлически–вибрирующим акцентом! Класс!
Посмотрел на них, наслушался вдоволь, пошел вниз, свернул с тропы и, уже отойдя от нее довольно далеко, наткнулся на непреодолимое препятствие ― полосу густой ежевики шириной от силы метров десять, но ведь не пролезть. И не возвращаться же.
Пришлось далеко обходить ― опять подниматься вверх по голому, прокаленному мергелевому склону, к тому месту, где он сходится с соседним отрогом ― бездарно и обидно снова лезть вверх на пути вниз.
Шел, шел, глядя под ноги на черно–буро–фиолетовый, сыпучий, словно крошеный асфальт, склон; думал, сдохну. Сегодня даже здесь, наверху, ужасно жарко, пекло такое, что от земли просто пышет жаром. Саквояж с аппаратами висит на мне, как раненый товарищ, которого не бросишь в беде. Это, конечно, не волок через перевал Восточного Саяна с рюкзаком в сорок кг, когда прешь вперед, сняв очки и не видя ничего, кроме своего ботинка, наступающего на мелкую щебенку, или на камень, или на влажную землю между корнями чахлой лиственницы, но все равно… Лезу вверх, как робот, на одном конджо; дышу часто, а толку мало; шагомер кликает явно реже обычного.
Не рассчитывал я на такую жару. Если бы знал, не пил бы так бездумно жидкости с утра. На таком солнцепеке без питья надо ходить: прополоскал рот одним глотком и несешь потом эту воду под языком, пока все не впитается. Так можно и целый день пройти, почти не потея.
Другое дело ― когда вода не дефицит, жары особой нет, пьешь себе вдоволь, но и потеешь сразу, ходишь вечно мокрый, как щенок. Это детский вариант, или американский, для развлекательных прогулок. Вроде как напряга меньше: пьешь и пьешь себе, потеешь и потеешь. Иногда такое чувство, что потеешь прямо тем, что пьешь: напился чаю, так и кажется, что потеешь сразу заваркой с чаинками… Именно так я с утра и выперся сегодня ― непонятно почему пить начал без ограничений. Впрочем, знаю почему: у подножия Хасара утром почти пасмурно было, дымка такая, вроде как не жарко.
А сейчас солнцепек вовсю, воды не осталось, потеть перестал (выпотел весь); пульс стучит в висках; во рту привкус крови; глаза словно надулись и выдавливаются потихоньку из орбит; наклонишься, согнешься в животе ― глаза немного выпирают. Да и вижу вроде как хуже. Не зазорно ― Зарудный вон пишет, что даже у верблюдов от жажды зрение сразу ухудшается. Не работа, а сплошной трудовой героизм и производственный подвиг. Как салага, честное слово.
«…один из лучших наших ишаков в этот день околел от солнечного удара…» (опять Зарудный). Да–а…
Сколько сейчас? Ну, тридцать пять ― тридцать шесть максимум. Почти утренняя прохлада по сравнению с тем, как Н. А. хаживал с караваном по Ирану. Ну, так мне и в этой «прохладе» скоро начнут черти мерещиться.
«Джинны делают людей сумасшедшими, являясь и днем и ночью, главным образом в безводных местностях и в жаркое время года, когда те устанут или изнурятся. Пэри добрее. Случается, что они влюбляются в мужчин и в таком случае приносят им счастье» (опять Зарудный).
Хрен кто влюбится, когда плетешься вот так…
О, если бы испить сейчас я мог Любви твоей живительный Глоток!..
М–да… Вечная слава «Водкину–Селедкину»…
Все замедлилось. Птиц вообще не видно, попрятались от этого пекла. Мысли загустели, глухо падают, как куски глины, при каждом шаге. Даже не мысли, а черт–те что. Чувства, наверное.
«Клик. Клик. Клик. Клик» ― шагомер. Вода. Влага. Влажность. В данном прискорбном случае явно весьма относительная…
Мне абсолютна относительная важность хранить Любви своей остаточную Влажность…
Странная фактура у этой крошки выветривания под ногами. Видимо, сквозной дренаж. Совсем не видно сортировки поверхностным стоком…
Что‑то подозрительно пусто вокруг. Потому что Копетдаг ― это горы в пустыне. Пустыня. Оазис. Колодец. Надо искать колодец. Или копать.
Провалится крылатый иноходец в Любви моей заброшенный Колодец…
И вот тогда‑то уж мы всех рифмоплетов к ногтю… Хотя так просто не сдадутся. Упорный нынче графоман пошел. «Писаки… Французишки…» Это же надо, ни одной живой твари вокруг…
Бреду один и головой поник, но не замерз Любви моей Родник…
Не замерз? Хм… Значит, мороз. Снег и лед. Шаг. Лед. Два. Лед. Три. Лед. Лед ― это твердая вода. Можно кусок льда положить в рот. Да–с. Романтика…
Стоп! Крутится кассета? Крутится. «14–28; Sitta tephronota, булькающий крик от осыпи у вертикальных скал; теневая сторона; перпендикуляр ― сто». Слава Богу, хоть кто‑то есть живой; свисти, свисти, разбойник… Про что было? Лед во рту… Хрена, а не лед. Размечтался…
Упав с высот, о дно ударит гулко Любви моей разбитая Сосулька…
Шаг. Два. Три. Четыре. А по весне в Балашихе с крыш домов свисают уже не сосульки, а огромные матовые сосулищи (с волнистыми натечными боками), которые с жутким грохотом, обламывая по пути хлипкие самодельные крыши над балконами и водосточные трубы, рушатся вниз. Пешеходы, конечно, знают о них, заранее жмутся к проезжей части, словно предпочитая погибнуть под колесами, но все равно, как жа–ахнет рядом, бабки крестятся, а малолетняя урла ржет, радуется, что не убило. Ну и правильно. А ведь задуматься ― дурдом… Мать–Россия: никогда не скучно… А уж весной и подавно.
Автобиографическая повесть «Птицы, звери и родственники» – вторая часть знаменитой трилогии писателя-натуралиста Джеральда Даррелла о детстве, проведенном на греческом острове Корфу. Душевно и остроумно он рассказывает об удивительных животных и их забавных повадках.В трилогию также входят повести «Моя семья и другие звери» и «Сад богов».
Николая Николаевича Дроздова — доктора биологических наук, активного популяризатора науки — читатели хорошо знают по встречам с ним на телевизионном экране. В этой книге Н.Н.Дроздов делится впечатлениями о своём путешествии по Австралии. Читатель познакомится с удивительной природой Пятого континента, его уникальным животным миром, национальными парками и заповедниками. Доброжелательно и с юмором автор рассказывает о встречах с австралийцами — людьми разных возрастов и профессий.
Американский ученый–зоолог Арчи Карр всю жизнь посвятил изучению морских черепах и в поисках этих животных не раз путешествовал по островам Карибского моря. О своих встречах, наблюдениях и раздумьях, а также об уникальной природе Центральной Америки рассказывает он в этой увлекательной книге.
Книга известнейшего писателя-натуралиста Бернхарда Гржимека содержит самую полную картину уникальной фауны Австралии, подробное описание редких животных, тонкие наблюдения над их повадками и поведением. Эта книга заинтересует любого читателя: истинного знатока зоологии и простого любителя природы.