Фартовые - [144]

— Подарил бы я его без оглядки и сожалений, когда последнего вора поймают, — признался Аркадий Федорович.

— Не блефуй! Небось, теперь гоноришься. Вон скольких законников замел. Одним махом.

— Тебя тоже нельзя назвать невезучим. Сколько краж, грабежей, разбоев, убийств, а все на воле. Уже не только руки, а и душа в крови.

— Ты мои грехи не считай. На свои оглянись. Скольких под «вышку» отправил? Разве это не убийство? А тюрьмами да зонами сколько жизней укоротил?

— На курорт их надо было отправлять по-твоему? — возмутился Яровой.

— Ты отправишь. Знамо дело. На горячие ключи за государственный счет. Там медведи в гейзерах жопы парят. Сам хоть раз бывал там? На камчатском пупке? Увидел бы, где фартовых приморил, — вскипал Дядя.

— Наглец! Выходит, забыл Оху…

— Помню, Аркадий, — вмиг остыл пахан.

— С чего в «малине» опять? Что загнало?

— Жену какой-то нелюдь пришил.

— И что теперь? Зачем свою голову в петлю сунул?

— Ты мне угли не подкидывай под задницу. Чего застопорил? Повязать хочешь? Не выйдет.

— Задерживать не стану. Это дело милиции, у нее имеется мое постановление о твоем аресте. Советую тебе явиться самому. С повинной, — ответил Яровой.

У Дяди от удивления глаза округлились.

— Я сам? Да ты что, звезданулся ненароком? Я ж не психованный. Уж лучше сам погасну. Но не нарисуюсь к тебе, чтоб век свободы не видать, — поклялся Дядя.

Следователь смотрел на него, думая о своем.

Он был безоружным. А этот тип вооружен. О том, что Дядя не расстается с «пушкой», — во всех показаниях. Он и на попытки задержать его приемом, — тогда сразу пришлось бы устраниться от ведения расследования, — может ответить пальбой, терять-то уже нечего. Могут пострадать прохожие…

— Можно и не ко мне, Дядя. Тут надо до конца осознать одно: кольцо смыкается. Остался маленький зазор. Как и у вас, последний шанс — раскаяние. Другого пути не вижу.

— Откинуть копыта в зоне? Ты ж подумай, сколько мне нынче? Нет, Аркаша. Уж коли сдыхать, так свободным, каким на свет появился. Без решеток и браслеток. Сам под железный занавес не пойду. Если накроют лягавые, живьем в руки не дамся, — с этими словами Дядя исчез в толпе.

…Тоська только два дня назад вышла из больницы. Жила в своей квартире, даже не показываясь на балконе. Оля сама ходила в магазины, выносила мусор. Девчонка ни о чем не спрашивала. Знала, всему свое время.

Кое-что услышала она краем уха из разговора Ярового с милиционером, который первые несколько дней охранял палату, где находилась женщина.

Дядя не забывал о ней. Но теперь сводить с нею счеты не имело смысла. Тоська слиняла, заглохла, когда посыпались кенты. Зная ее, Дядя понимал, что дело не в кличках и отличительных приметах, которые она могла выболтать. Теперь уж раскололся кто-то из кентов.

Оглобля… Дядя был у нее первым. О том помнили Тоська и сам медвежатник.

Пожалел он хорошенькую девчонку. Она сидела в скверике и жадно глотала пирожки с ливером. От холода губы посинели. На ногах — резиновые сапоги. Кофта — с бабкиного плеча. Присел он рядом. Разговорились. Видно, приглянулся Тоське моложавый тогда фартовый, заманивший в ресторан. Смешная она была тогда. Не умела пользоваться вилкой, салфетками. Он накормил ее до икоты. От выпивки тогда отказалась. Привел на старую, брошенную хазу. Тоська быстро убрала в ней. Дядя деликатесной еды приволок, коньяк, шампанское. Еле уговорил выпить. Согласилась.

А вскоре целовать стал. Тоська, захмелев, слабо отбивалась. Дядя осмелел, сначала дряхлую кофтенку с плеч стянул, потом и вовсе раздел. Немел от красоты девичьей, которую всю ночь

мял и тискал, не жалея. Вперемешку с жадными поцелуями, не давал опомниться.

Потом кто-то из кентов наведался, передал Тоське подарок от Дяди. Она и посланца приняла в постель. С тех нор и стала общей чашей. Лишь иногда щемило сердце медвежатника, когда вспоминал он свою первую ночь с нею. Она прошла. Иною стала Тоська. Спилась и скурвилась. Но вот в ту, последнюю встречу, он не узнал ее. От недавней Оглобли не несло вином. И даже в темноте приметил, что одета клевая, не в пример прежнему, аккуратно. Волосы подобраны. И, что уж совсем удивило, почти не материлась. Такое насторожило. Уж не приклеился ль к ней какой-нибудь фрайер-пердун? Хотя мало ль в городе путевых баб-одиночек? Тоську всякая собака знала, как горькую пьянчугу. Но… живет же она в новой квартире и милиция ни разу не забирала ее в вытрезвитель. Дурная слава не пошла за нею гулять по этажам.

Остепенилась? Но с чего? Может, повлияла та, приживалка из больницы? Но вряд ли поддалась бы ей Оглобля. Тут что-то серьезное. Пронюхать бы. Да больничная может в хате оказаться.

«Да чего я о ней вспомнил? На кой нужна! К кентам надо. Гляну, как у них», — решил Дядя.

Но не дойдя до хазы сотни метров, увидел свет фар, а потом и саму машину, милицейскую. Едва отскочил в сторону. Машина остановилась напротив домишки, где жили фартовые, их там оставил Дядя.

Пахан спрятался за угол забора. Он видел, как в «воронках» заталкивали пьяных до свинячьего визга кентов. Все в фингалах, в кровище, они костерили друг друга по-черному и рвались пригасить один другого, если тот не захлопнется.