Фарт - [76]

Над Запасным прудом, над лесом резко выделялась серебристая полоса, нелепо яркая и зловещая в наступивших сумерках. За изгородью, мимо которой проходил Муравьев, босая женщина в нижней юбке судорожно срывала с веревок белье. На другой стороне улицы отрывисто, с визгом стучала калитка. Сорвалась капля, и застучал дождь.

Муравьев пустился бегом. За равномерным шумом дождя ничего теперь не было слышно, кроме взрывов и раскатов грома.

Запыхавшись, промокнув насквозь, ввалился он к Соколовским. Вера Михайловна была одна.

В блеске ее глаз, в том, как она встала, когда он вошел, Муравьев угадал, что Вера Михайловна с нетерпением ждала его. В простом ситцевом платьице в синий горошек, с крохотными рукавами, в туфлях на босу ногу, она была в эту минуту очень хороша. Муравьев неожиданно для себя взял ее за кисть руки и поцеловал в сгиб локтя. Вера Михайловна стояла спокойно, одни глаза выдавали ее возбуждение. Муравьев поцеловал руку выше, у самого плеча, потянул к себе, и Вера Михайловна, так же как тогда на берегу пруда, без сопротивления дала себя обнять.

Муравьев обнял ее и хотел поцеловать в губы. Все это делал он помимо воли, и где-то в глубине его сознания тщетно протестовал созданный рассудком, маленький и жалкий запрет.

Вера Михайловна с силой оттолкнула его и села за стол.

— Вы совсем промокли, — сказала она.

Страсть Муравьева пропала. Он пожалел, что согласился уговаривать Веру Михайловну, пожалел, что пришел сюда. Он вспомнил неприятное чувство, какое он испытывал после той истории на берегу пруда, и как было совестно встречаться с Соколовским, и как стыдно было встречаться с Верой Михайловной, и как все было нехорошо. Нужно кончить с этим. Нельзя повторять пройденное. Не надо думать о Вере Михайловне. Нужно сдержать себя.

Сидя за столом, Вера Михайловна вытянула над головой руки, всем телом потянулась, как во время зевка, и хрустнула костями. И Муравьев, не желая думать о ней и повторять то, что было, шагнул к ней и, чуть согнувшись, обнял ее сзади. Руки Веры Михайловны очутились у его лица. Муравьев стал целовать их, прижимая своими руками Веру Михайловну к спинке стула и вместе со спинкой стула — к себе.

— Вы — мокрый, — сказала Вера Михайловна слабым голосом. — Перестаньте.

Снова Муравьев отпустил ее. Помолчав, он подошел к окну. За окном шел дождь. Он постоял молча у окна. Он смотрел, как бежит по улице мутная пенистая вода. Листья на деревьях стали ярко-зелеными, а все вокруг потемнело от воды — стволы деревьев стали черными, песчаная дорога побурела, стала серой стена противоположного дома, вымазанная известкой. Небо зато начинало светлеть.

— Я сниму пиджак, — сказал Муравьев.

— Как хотите, — вяло ответила Вера Михайловна.

Глаза ее потускнели. Лицо стало скучным. Она опустила голову на ладонь и пальцем другой руки стала водить по скатерти, разравнивая складки.

Муравьев снял пиджак, повесил его на спинку стула, пригладил волосы и сел напротив Веры Михайловны. Ему было жаль Веру Михайловну. Ему не хотелось ее обижать, но он все время обижал ее. Обижал он ее и теперь — тем, что держался так спокойно. Обижал ее и тем, что в тоне обычной малозначительной беседы спросил, где Иван Иванович.

Ледяным тоном, как она умела, Вера Михайловна ответила, что он на заводе. Голос ее, взгляд, ее поза выражали теперь одно желание: услышать причину его прихода. Муравьев решил не задерживать Веру Михайловну, хотя понимал, что теперь поздно говорить о деле.

Скороговоркой он повторил то, что сегодня уже говорила ей Турнаева. Вера Михайловна, как и ожидал Муравьев, сразу отказалась, а так как на этот случай у Муравьева была приготовлена целая речь, он и начал ее.

— Вера Михайловна, — сказал он, — я не буду говорить, что это даст вам новый интерес для существования, — это ваш общественный долг. Посмотрите на Турнаеву…

Вера Михайловна перебила его:

— Ну, что Турнаева? Что вы вечно говорите о ней? Думаете, она умна или действует во имя общественного долга?

— Не в этом дело.

— Она кокетлива и жеманна. Вот все, чем она отличается. Все ее дела, весь ее общественный темперамент, «Знак Почета», слава ее — все это красивая поза, желание показать себя в наилучшем свете. Во всем руководит ею одно честолюбие: это желание выделиться, быть на виду. Как вы этого не понимаете? Если не хватает женских достоинств, всегда лезут в политику. Это тактика неинтересной женщины…

— Вера Михайловна, но Турнаева хорошенькая.

— Она смазливая. Смазливая блондиночка. Этого мало. Не думайте, что я себя считаю интересной. Совсем нет. Но я не лезу под свет прожекторов, я не испытываю желания быть городской достопримечательностью.

Спорить было бесполезно, но, раз взявшись, Муравьев не любил отступать. Он всегда в таких случаях действовал до полного поражения.

— Все это, может быть, и так, — сказал он, — но Турнаева делает общественно полезное дело. А вам, как жене коммуниста…

Вера Михайловна снова прервала его:

— Жена да прилепится к мужу своему? Так вы хотите сказать? Я могу вам ответить, что такое постановление для меня не обязательно. Я не придерживаюсь евангельских правил.

— Но, Вера Михайловна, подумайте о себе, если не хотите думать о других.