Фарт - [49]

— Воронкову отдал! Ну, пропало! — застонал Соколовский с такой искренней непосредственностью, что было ясно: сейчас он ни о чем другом, кроме футбола, не думает.

И вся трибуна с ужасом повторила за ним, чувствуя недоверие к этому игроку:

— Воронкову отдал!..

— Миша! — изо всех сил закричал Соколовский. — Ты Воронкову не отдавай! Не отдавай ему! На левый край давай!

Но Миша не слушал криков. А Воронков действительно упустил мяч и бежал теперь по полю, на ходу поворачивая голову к трибунам, и смущенно разводил руками.

Позади ворот Косьвы плотной толпой стояли мальчишки.

Они сбежались сюда со всех скамей, мальчишки всего города. А у ворот Рубцова не было никого, кроме двух унылых запасных игроков, и, если мяч вылетал за ворота, рубцовскому вратарю приходилось самому бежать за мячом в котлован городошников позади ворот, потому что запасные игроки были злы от своего безделья и услуживать вратарю не хотели.

Снова мяч взяло Рубцово. Но почти у самых ворот высокий и толстоногий, как щенок, Вася Ладный отнял его, и Косьва в стремительном порыве покатилась к воротам Рубцова. Под вой трибун Сухов задержал мяч головой, перекатил его, как жонглер, на лоб и лбом ткнул в ворота. Защитник Рубцова от неожиданности взмахнул рукой и, словно сказав: «А, что там!» — шлепнул по мячу рукой.

Поднялся свист. Трибуны трещали от топота.

Игра остановилась. Бежал судья к штрафной площадке. Подтягивались игроки обеих команд. Мальчишки сорвались с места и летели прямо по полю, как воронье на падаль. Среди них мелькали высокие и нелепые теперь фигуры футболистов.

Муравьев бывал на играх крупнейших команд страны и на международных встречах. Но там, на гигантских стадионах с трибунами из железобетона, вмещающими население трех Косьв, игра была далекой из-за размеров стадиона, игроки были чужими, незнакомыми людьми. По-настоящему понять и полюбить футбол легче всего на маленьком стадионе. Здесь поле близко — и ясно видны сосредоточенные и потные лица игроков, даже зубы в разинутых ртах, и слышно дыхание, когда они гонят мяч по ленточке поля, слышны удары по мячу и тяжелые выдохи — «хак!» — когда игроки сталкиваются или падают.

Муравьев и сам не заметил, как его также целиком захватила игра. Не отрываясь, следил он за матчем, не замечая грустных и укоряющих взглядов, которые бросала на него Вера Михайловна. При каждом прорыве Косьвы, при каждом ударе он волновался, сжимал кулаки, хлопал себя по коленям, чертыхался, а иногда орал во все горло:

— Давай!

А Соколовский в это время жалобно стонал:

— Ну зачем я сюда пришел! Мне же нельзя волноваться, у меня сердце…

Когда кончился первый тайм, Вера Михайловна вдруг встала и пошла вниз.

— Куда ты? — спросил Соколовский.

— Домой. Мне надоело, — сказала она.

Соколовский пожал плечами и со смущением посмотрел на окружающих.

ГЛАВА XVIII

После матча многие зрители пошли в ресторан пить московское пиво.

В подвальном помещении ресторана было прохладно. Пиво было холодное. Холодными были узкие клеенчатые дорожки, положенные по диагонали поверх скатертей. Ресторан и бильярдная были единственными прохладными местами в городе.

Массивные четырехугольные колонны поддерживали низкий, крашенный масляной краской потолок. На колоннах висели тусклые зеркала.

Два столика посредине занимали приезжие футболисты. Они проиграли матч и теперь ужинали перед обратной дорогой, обесславленные. Рядом со стулом каждого стоял чемодан. Пили они кофе и пиво. Некоторые из них доставали из карманов водочные бутылки и лили водку в стаканы с пивом. Соколовский кивнул в их сторону и сказал:

— Если бы они хоть с горя пили. Они ведь просто так пьют. Любители. Поэтому и матч проиграли.

Муравьев внимательно посмотрел на Соколовского. «Интересно, — подумал он, — как Иван Иванович относится к своей жене? Он, наверное, пробовал ей помочь. Понимает ли он, что она представляет из себя?» И Муравьев спросил:

— А что, по-вашему: с горя можно пить?

— С горя иной раз — простительно.

— В Косьве порядочно пьют. Это с горя?

— Какое здесь горе?

— Так почему же пьют? Со скуки?

— Ну, скука! Кому скука, кому нет. Пьют потому, что есть такие любители. Нам ведь с вами некогда скучать, верно? — Он усмехнулся. — У нас много развлечений с заводским руководством.

— Нам-то некогда. А женам?

— Вы имеете в виду Веру Михайловну? — Соколовский вздохнул. — Да, вы правы. Ей действительно скучно здесь. Она имеет все основания жаловаться. Знакомых у нас немного. Театра нет. Впрочем, суть не только в этом. Скука оттого, что у нее нет настоящего дела. Она — домашняя хозяйка. А хозяйство-то у нас какое? Детей нет. Я не всегда обедаю дома. Заняться ей нечем.

— А почему она не устроится на работу?

— У нее здоровье слабое. Я ее устроил однажды к нам в лабораторию, лаборанткой. Как будто бы интересная работа, но она не смогла. У нее легкие.

— Вот, значит, что! — сказал Муравьев. — Легкие…

Иронии Соколовский не понял или не захотел понять.

— Я надеялся, что ее увлечет движение жен. Попробовала она, да не вышло. Движение преследует какие-то узкие интересы.

— Это Вера Михайловна так думает или вы? — спросил Муравьев.

— Я-то, собственно, не в курсе. Она говорит: свинарники, столовка, приведение красных уголков в порядок, кружки по ликвидации неграмотности. Ей это неинтересно.