Фарт - [47]

— Вы ни разу не видели нашей команды и хотите пропустить такую выдающуюся игру? Лучше я сам не увижу матча, но вы пойдете. Это же все равно что пропустить встречу Москва — Ленинград, — говорил он Муравьеву.

— Для меня это не вопрос жизни или смерти, — отказывался Муравьев.

Все же на стадион он поехал.

Вся западная трибуна была уже полна. Вдоль трибуны группами прохаживались разряженные женщины. По футбольному полю бегали мальчишки. Один, маленький, которому было не больше четырех лет, пытался боднуть лежащий на земле футбольный мяч и одновременно ударить его правой ножкой.

— Вот будет футболист так футболист! — сказал кто-то. — Это, знаете, сынок Турнаевых.

Возле лоточницы с папиросами и около мороженщика толпился народ, и те, кому удавалось раздобыть вафлю, несли ее в вытянутой вперед руке, истекающую подсахаренным молоком. Под раковиной оркестра был проход в раздевалку футболистов, и там стояли в окружении возбужденных друзей невозмутимые игроки в малиновых майках.

В центре трибуны, в тени столетней липы, которая росла позади, Муравьев увидел Соколовского и Веру Михайловну. Скамьей ниже сидели Лукин и рослый, большеголовый директор Рубцовского завода, окруженные своими товарищами. Соколовский помахал Муравьеву рукой и показал на место рядом. Муравьеву не хотелось встречаться с Верой Михайловной, тем более в присутствии мужа, но сесть отдельно было теперь неудобно, и он поднялся к ним.

Соколовский был возбужден, ерзал на скамье и все время рассуждал с соседями о предстоящем матче.

— А на кого вы цех бросили? — спросил его Муравьев.

— Ничего, там хватит людей. Мне же все равно после футбола нужно в партком на совещание, — ответил Соколовский.

— Мой супруг за футбол душу продаст дьяволу, — сказала Вера Михайловна.

— Оставь, Веруся! Я Константину Дмитриевичу уже говорил: футбол — это футбол, работа — это работа, одно другого не исключает.

Директор и секретарь парткома говорили о футболе. Директор Рубцовского завода был уроженцем Косьвы. Он давно не жил здесь, но город по-прежнему знал хорошо, и когда Лукин хвастливо называл ему лучших игроков, он досадливо похлопывал себя по щеке и говорил:

— Покатилова я знаю. Его отец служил на конном дворе. Такой горластый был старик. А Фокин, говоришь, из тех, что жили на Садовой? Как же, помню. У них дочка была, Настенька, с косичками ходила. Такая тихая девочка. В команде, значит, старший сынок? Между прочим, дрянной был мальчишка. Я ему раз даже уши надрал: из рогатки мне выставил целое стекло.

— Ну, а уж вратаря нашего ты не знаешь. Ряховский паренек, Диков. Мертвые мячи берет.

— Постой, это какой же Диков? Ну, знаю, смотрителя плотины сын. Все мне известны.

— А вот не смотрителя, а литейщика сын. Того самого, если знаешь, который помер на старости лет, подавившись собственным языком.

— Ну знаю, как же! Интереснейший был случай. — Директор повернулся к своим товарищам и с увлечением стал объяснять: — Понимаете, человек старый, и зубов уже нет, а тут его баба принесла кринку сметаны. Только он насел на эту сметану, как язык подвернулся; старик чуть хмыкнул — и был готов. Преставился. Литейщик, говорят, был хороший, но такой уже старый, что никто не помнил, какой, собственно, он был литейщик. Очень был древний человек.

— Древний-то древний, а сынок его посмотришь, как гоняет мяч.

— Случай, конечно, биологический, чтобы у такого старика сын еще играл в футбол; но ты, между прочим, посмотришь моих ребят — с ума сойдешь. У меня центр нападения мог бы играть в сборной Москвы, честное слово.

Косьвинцы засмеялись. Директор Рубцовского завода грозно завертел головой:

— Не верите?

— С нашим центром ему не сравняться, — сказал Соколовский. — Сухова, прокатчика, знаете? Его младший брат. Стометровку делает в одиннадцать и одну десятую. Мяч ведет — не вышибешь топором.

— Посмотрим, посмотрим! — сказал рубцовский директор и пренебрежительно оттопырил губы. — А поле у вас неважное. Не занимаются ли у вас тут ворошиловские кавалеристы?

— А у вас поле лучше? — спросил Соколовский.

Вера Михайловна наклонилась к Муравьеву за спиной Соколовского и тихо сказала:

— Я заходила к вам сегодня и оставила записку. Думала, вы на футбол не пойдете. Почему вас не видно?

— Очень занят, — сказал Муравьев и неопределенно качнул головой.

Через скамьи трибуны к Лукину, страстному футбольному болельщику, поднялся мастер новотрубного цеха Рештаков и, склонившись к нему, взволнованно зашептал что-то. Лукин покосился на директора Рубцовского завода и, грозно сморщив лоб, стал слушать Рештакова, поглядывая в то же время с деланным безразличием по сторонам. Соколовский, чтобы услышать шепот Рештакова, так сильно наклонился вперед, что почти перелез в нижний ряд. И Муравьев тоже наклонился вперед, делая крайне заинтересованный вид.

— Вася отказывается играть, — испуганно шептал Рештаков. — Говорит: «Раз команда заводская, мне играть нечего. Я, говорит, работник районного финотдела и игрок сборной города; с какой, говорит, стати я буду защищать завод?» Уперся — и ни в какую. Одеваться не хочет, дурака ломает, купил себе мороженого и жрет.