Фарт - [168]
— Говори: откуда знаешь? — с бешенством повторил Федор.
— На морде твоей нашкрябано. Шпигун, сволочь. Так бы и придавил, гада! — Журик угрожающе поднял руку.
— Два шага назад! — закричал часовой, — Ну, давай двигай!
Журик повернулся и занес ногу через высокий порог. Бухвостов рванулся за ним и схватил за край брезентовой робы. Ударом руки Журик оттолкнул минера. Ответить Федор не успел. Часовой схватил его за плечи и швырнул к рундуку. Журик, пошатываясь, вышел из отсека.
— Вахтенного начальника сюда! — закричал Бухвостов, — Вахтенный! Вахтенный!
— Чего надо? Обиделся? — спросил часовой. — Нежный какой. Уж Семен Журик зря болтать не станет. Знает, наверно, раз говорит. Ну, ладно. Ну, не так… — Часовой хотел успокоить Бухвостова и заставил его сесть на место. — Ну, снервничал парень, не сдержался…
Но Бухвостов продолжал кричать.
Явился боцман. Бухвостова слушать он не стал, а со слов часового понял так, что арестованный бунтует. Ляпунов доложил об этом командиру и получил приказ связать минера. Федор протестовал, сопротивлялся. На шум подошел Чупров.
— Ваше благородие, разрешите доложить, — закричал ему Федор и сразу перешел на шепот: — Только сейчас Семен Журик, матрос этот здоровый, привязался ко мне, что я, мол, шпион, сволочь. А откуда он знает об этом?
— Подожди-ка малость, — сказал боцману Чупров. — Ну и что же?
— А то, что он ничего об этом не может знать, если сам не имеет причастия. Вот и все. А теперь — на, вяжи, шкура, — закончил Федор и вытянул руки, чтобы Ляпунов их связал.
Чупров доложил командиру лодки о заявлении Бухвостова, и Журика вызвали в капитанскую каюту.
Вытянув руки по швам, с окаменевшим лицом протиснулся Журик в каюту капитана.
— Прикрой двери, братец, — сказал Старовойтов.
Он и Чупров сидели на койке. Клочковский примостился на краю стола. Все свободное пространство заполнил Журик. С трудом он притворил дверь позади себя и вытянулся, насколько позволял низкий подволок каюты.
— Вот что, братец, расскажи: что у тебя произошло с Бухвостовым? — спросил Старовойтов.
— Так, ваше высокородие, я, значит… вин, значит…
— Спросите его о доме, о семье, — подсказал Клочковский.
— Да, в самом деле, ты скажи-ка, братец: ты сам откуда? Чей ты? Где твоя деревня?
— Мы из-под Миллерова, ваше высокородие.
— Что ж у тебя там, домик, хата?
— Так точно, ваше высокородие, хата.
— Жинка есть, дети?
На секунду матрос пришел в себя. Лицо его оживилось. Он ухмыльнулся.
— Ни, ваше высокородие, жинки немае. Мы еще не оженилися.
— Так, — сказал Старовойтов и сморщился, чувствуя отвращение к тому, что он должен вести допрос — Ну, а батько с матерью есть?
— А як же! — ответил Журик.
Старовойтов сжал кулаки.
— Как же ты, сукин сын, — батько есть, матка есть, а ты врагу продался?
Этого Журик не ожидал. Он вздрогнул, выпучил глаза и оторопело замер.
— Ну, говори!
— Я? Та видкиль вы узяли? Ни, ваше высокородие.
— Ладно, видкиль… Двибуса знаешь? Боцмана с торгового флота? — поднимая веки и глядя в упор, резко и зло проговорил Старовойтов.
— Ваше высокородие! — Журик хлопнул себя в грудь.
— Деньги тебе давал? Гроши давал?
— Яки таки гроши? Та ни в жизни. Мне грошей не треба.
— Познакомился на пароходе, потом встречался в Николаеве?
— У Миколаеве? Та вот вам хрест святой, бачите, ваше высокородие… А-а, так то Хведора дружок, — вспомнил Журик. — Так его тильки на парохода бачив. А бильше ни разу, вот вам хрест святой!
Журик перекрестился. Лицо его было бледно, глаза блестели, как у птицы, попавшей в силок. Грудь его вздымалась, пальцы он сжал, точно готовился броситься на командира.
— А часы откуда? — вмешался Клочковский.
— Часы? — Журик приложил руку к карману с часами и замялся.
— Ну?
— Та у татарина купив, двадцать копиек отдав.
— У татарина? Такие часы?
— Та у старьевщика, ваше благородие. Который барахло продае. Воны пустые. — И, стыдливо ухмыляясь, Журик вынул часы, протянул командиру. — Циферблат у них дюже гарный.
Старовойтов взял часы и открыл крышку. Механизма внутри не было. Журик носил в кармане пустой корпус со светящимся циферблатом.
Старовойтов покачал головой. Чупров рассмеялся.
— Что с ним делать? Ведь не врет, а? — спросил Старовойтов, поднимая глаза на Клочковского.
Клочковский промолчал.
— А почему ты к Бухвостову привязался? — спросил Чупров.
— А матросы балакают, ваше благородие. Телеграмма, балакают, была, що вин турецкий миноносец вызвав на нас!..
Офицеры переглянулись. Ничего не ответив, Старовойтов отпустил матроса. Журик повернулся на каблуках, сбил с вешалки резиновую зюйдвестку капитана, нагнулся, чтобы ее поднять, и опрокинул флакон с одеколоном на полке. Он хотел поставить на место флакон, но руки так дрожали, что, поставив флакон, он сшиб мыльницу и зубную щетку. Он повернул к офицерам растерянное лицо и детским голосом проговорил:
— Дюже тесно, ваше высокородие.
— Ладно, сам подниму, — сказал Старовойтов.
ГЛАВА XIX
Люди, далекие от разведывательной службы, склонны полагать, что шпионами и диверсантами, уничтожающими или собирающимися уничтожить военный объект, становятся отважные и решительные натуры. В действительности это не совсем так. Очень часто как раз трусы и себялюбцы сбиваются на путь подлой потайной деятельности. Не смелость, а малодушие способствует тому, что человек поддается провокации или преступному влиянию. Это линия наименьшего сопротивления. И уж предателями, как правило, становятся существа ничтожные, безвольные и слабые.
В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.
В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.
Тевье Ген — известный еврейский писатель. Его сборник «Наши времена» состоит из одноименного романа «Наши времена», ранее опубликованного под названием «Стальной ручей». В настоящем издании роман дополнен новой частью, завершающей это многоплановое произведение. В сборник вошли две повести — «Срочная телеграмма» и «Родственники», а также ряд рассказов, посвященных, как и все его творчество, нашим современникам.
Бурятский писатель с любовью рассказывает о родном крае, его людях, прошлом и настоящем Бурятии, поднимая важные моральные и экономические проблемы, встающие перед его земляками сегодня.
Новый роман-трилогия «Любовь и память» посвящен студентам и преподавателям университета, героически сражавшимся на фронтах Великой Отечественной войны и участвовавшим в мирном созидательном труде. Роман во многом автобиографичен, написан достоверно и поэтично.
Нынче уже не секрет — трагедии случались не только в далеких тридцатых годах, запомнившихся жестокими репрессиями, они были и значительно позже — в шестидесятых, семидесятых… О том, как непросто складывались судьбы многих героев, живших и работавших именно в это время, обозначенное в народе «застойным», и рассказывается в книге «В полдень, на Белых прудах». Но романы донецкого писателя В. Логачева не только о жизненных перипетиях, они еще воспринимаются и как призыв к добру, терпимости, разуму, к нравственному очищению человека. Читатель встретится как со знакомыми героями по «Излукам», так и с новыми персонажами.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!