Фарт - [168]

— Говори: откуда знаешь? — с бешенством повторил Федор.

— На морде твоей нашкрябано. Шпигун, сволочь. Так бы и придавил, гада! — Журик угрожающе поднял руку.

— Два шага назад! — закричал часовой, — Ну, давай двигай!

Журик повернулся и занес ногу через высокий порог. Бухвостов рванулся за ним и схватил за край брезентовой робы. Ударом руки Журик оттолкнул минера. Ответить Федор не успел. Часовой схватил его за плечи и швырнул к рундуку. Журик, пошатываясь, вышел из отсека.

— Вахтенного начальника сюда! — закричал Бухвостов, — Вахтенный! Вахтенный!

— Чего надо? Обиделся? — спросил часовой. — Нежный какой. Уж Семен Журик зря болтать не станет. Знает, наверно, раз говорит. Ну, ладно. Ну, не так… — Часовой хотел успокоить Бухвостова и заставил его сесть на место. — Ну, снервничал парень, не сдержался…

Но Бухвостов продолжал кричать.

Явился боцман. Бухвостова слушать он не стал, а со слов часового понял так, что арестованный бунтует. Ляпунов доложил об этом командиру и получил приказ связать минера. Федор протестовал, сопротивлялся. На шум подошел Чупров.

— Ваше благородие, разрешите доложить, — закричал ему Федор и сразу перешел на шепот: — Только сейчас Семен Журик, матрос этот здоровый, привязался ко мне, что я, мол, шпион, сволочь. А откуда он знает об этом?

— Подожди-ка малость, — сказал боцману Чупров. — Ну и что же?

— А то, что он ничего об этом не может знать, если сам не имеет причастия. Вот и все. А теперь — на, вяжи, шкура, — закончил Федор и вытянул руки, чтобы Ляпунов их связал.

Чупров доложил командиру лодки о заявлении Бухвостова, и Журика вызвали в капитанскую каюту.

Вытянув руки по швам, с окаменевшим лицом протиснулся Журик в каюту капитана.

— Прикрой двери, братец, — сказал Старовойтов.

Он и Чупров сидели на койке. Клочковский примостился на краю стола. Все свободное пространство заполнил Журик. С трудом он притворил дверь позади себя и вытянулся, насколько позволял низкий подволок каюты.

— Вот что, братец, расскажи: что у тебя произошло с Бухвостовым? — спросил Старовойтов.

— Так, ваше высокородие, я, значит… вин, значит…

— Спросите его о доме, о семье, — подсказал Клочковский.

— Да, в самом деле, ты скажи-ка, братец: ты сам откуда? Чей ты? Где твоя деревня?

— Мы из-под Миллерова, ваше высокородие.

— Что ж у тебя там, домик, хата?

— Так точно, ваше высокородие, хата.

— Жинка есть, дети?

На секунду матрос пришел в себя. Лицо его оживилось. Он ухмыльнулся.

— Ни, ваше высокородие, жинки немае. Мы еще не оженилися.

— Так, — сказал Старовойтов и сморщился, чувствуя отвращение к тому, что он должен вести допрос — Ну, а батько с матерью есть?

— А як же! — ответил Журик.

Старовойтов сжал кулаки.

— Как же ты, сукин сын, — батько есть, матка есть, а ты врагу продался?

Этого Журик не ожидал. Он вздрогнул, выпучил глаза и оторопело замер.

— Ну, говори!

— Я? Та видкиль вы узяли? Ни, ваше высокородие.

— Ладно, видкиль… Двибуса знаешь? Боцмана с торгового флота? — поднимая веки и глядя в упор, резко и зло проговорил Старовойтов.

— Ваше высокородие! — Журик хлопнул себя в грудь.

— Деньги тебе давал? Гроши давал?

— Яки таки гроши? Та ни в жизни. Мне грошей не треба.

— Познакомился на пароходе, потом встречался в Николаеве?

— У Миколаеве? Та вот вам хрест святой, бачите, ваше высокородие… А-а, так то Хведора дружок, — вспомнил Журик. — Так его тильки на парохода бачив. А бильше ни разу, вот вам хрест святой!

Журик перекрестился. Лицо его было бледно, глаза блестели, как у птицы, попавшей в силок. Грудь его вздымалась, пальцы он сжал, точно готовился броситься на командира.

— А часы откуда? — вмешался Клочковский.

— Часы? — Журик приложил руку к карману с часами и замялся.

— Ну?

— Та у татарина купив, двадцать копиек отдав.

— У татарина? Такие часы?

— Та у старьевщика, ваше благородие. Который барахло продае. Воны пустые. — И, стыдливо ухмыляясь, Журик вынул часы, протянул командиру. — Циферблат у них дюже гарный.

Старовойтов взял часы и открыл крышку. Механизма внутри не было. Журик носил в кармане пустой корпус со светящимся циферблатом.

Старовойтов покачал головой. Чупров рассмеялся.

— Что с ним делать? Ведь не врет, а? — спросил Старовойтов, поднимая глаза на Клочковского.

Клочковский промолчал.

— А почему ты к Бухвостову привязался? — спросил Чупров.

— А матросы балакают, ваше благородие. Телеграмма, балакают, была, що вин турецкий миноносец вызвав на нас!..

Офицеры переглянулись. Ничего не ответив, Старовойтов отпустил матроса. Журик повернулся на каблуках, сбил с вешалки резиновую зюйдвестку капитана, нагнулся, чтобы ее поднять, и опрокинул флакон с одеколоном на полке. Он хотел поставить на место флакон, но руки так дрожали, что, поставив флакон, он сшиб мыльницу и зубную щетку. Он повернул к офицерам растерянное лицо и детским голосом проговорил:

— Дюже тесно, ваше высокородие.

— Ладно, сам подниму, — сказал Старовойтов.

ГЛАВА XIX

Люди, далекие от разведывательной службы, склонны полагать, что шпионами и диверсантами, уничтожающими или собирающимися уничтожить военный объект, становятся отважные и решительные натуры. В действительности это не совсем так. Очень часто как раз трусы и себялюбцы сбиваются на путь подлой потайной деятельности. Не смелость, а малодушие способствует тому, что человек поддается провокации или преступному влиянию. Это линия наименьшего сопротивления. И уж предателями, как правило, становятся существа ничтожные, безвольные и слабые.