Фарт - [124]

— Слушаюсь, генерал-подполковник. Сей минут будет исполнено.

И помощник Хахалина повернулся кругом, прищелкнув каблуками.

— Послушай, Степа, кроме шуток, водчонки грамм сто я у вас не наскребу? Нам ведь уже давать перестали… — просительно произнес Шеффер. — Промерз я очень. Честное слово. Утро свежее, как бы не захворать. С февраля месяца во рту ни грамма не было.

— Кроме чистого натурального березового сока, из питья ничего, Вася, предложить не могу.

— Эх ты, царь Додон, — вздыхая, сказал Шеффер. — Давай, что ли, березового.

И когда помощник Хахалина отошел за цинковым ящиком с соком, Шеффер спросил Моликова:

— А что, Моликов, у тебя воображение богатое? Можешь вообразить, что в березовом соке сорок градусов?

— Могу, — сказал Моликов.

— А я нет, — грустно признался Шеффер. — Я ползучий эмпирик. Понимаешь?

Между тем Люсь добрался до наблюдательной площадки. Дежурный встал с футляра от стереотрубы и козырнул майору. Не глядя в стекла прибора, Люсь осмотрел местность.

— Ну, гуси… — сказал он и прильнул к стереотрубе.

Хахалин терпеливо ждал, что дальше скажет командир.

— И здорово немцы серчали? — спросил вдруг Люсь.

— Здорово, — ответил Хахалин. — Посмотрите, они все поле переворошили вокруг танка.

— Это я вижу.

— Ведь мы это за агитмельницу. Они затеяли подлость, а мы без обмана: советский флаг на советском танке.

— Хороши, — сказал майор.

Он снова посмотрел в стереотрубу, и в это время немцы начали новый обстрел красного знамени. Звук орудийного выстрела почти совпадал со звуком разрыва на ничейной земле — так велика скорость полета современного снаряда. Выстрел — и перед окопами боевого охранения поднимается серый фонтан земли.

Обстрел немцы начали ожесточенный. В ход пошли минометы. Затем через глинистый вал переднего края вывалились серые фигурки солдат. Их было там до взвода. Пригибаясь к земле, падая и вновь поднимаясь, побежали они к подбитому танку.

Открыли огонь советские подразделения. Бухнул ротный миномет. Еще и еще раз… Немцы залегли.

— Батарее приготовиться к ведению огня! — негромко сказал Люсь.

Телефонист внизу повторил его приказание.

— Дайте огонь по немецкой пехоте! — сказал майор старшему лейтенанту.

Хахалин с готовностью занял его место возле стереотрубы.

После ответного огня навстречу немецким солдатам выбежали советские пехотинцы. Захлебываясь, застучали автоматы немецких стрелков. Они точно гвозди заколачивали там, на своей стороне. Не успели советские бойцы сблизиться с немцами, как отдельные солдаты стали отбегать назад, а затем назад побежал весь взвод.

Немецкий снаряд угодил в башню танка. Когда рассеялся дым разрыва, красного знамени на танке не оказалось. Ничейная земля снова приобрела свой прежний ничейный вид.

— Все, — сказал Люсь, — представление окончено. — Он помолчал. — А знаете что, Хахалин, не поднять ли ночью снова над танком красный флаг?

— Как прикажете, товарищ майор, — сверкая глазами, ответил Хахалин.

— Поднимите снова, если сможете. Здорово враг серчает.

Хахалин улыбнулся.

— За мельницу крепко меня досада взяла.

— За мельницу или за что-нибудь более серьезное, это не важно, — задумчиво сказал Люсь. — Важно то, чтобы немцу тошно стало жить на нашей земле. Вот что важно. Но чтобы был порядок. Понятно? На рожон не лезть. Чтобы ни одного раненого — ни в кость, ни в мякоть. Кстати, Хахалин, придется вам отдежурить на энпе и эту недельку. Командиры батарей проходят сбор по обучению стрельбе с воздушным корректировщиком, никого взамен вас на энпе дать не могу. Не возражаете?

— Есть отдежурить, товарищ майор. Тем более — имеется работенка. Каждую ночь мы ему будем поднимать знамя.

— Валяйте, — сказал Люсь и вздохнул.

В эту минуту майор пожалел, что никогда уж не придется ему командовать дивизионом.

10. ПОДНОСЧИК ПИЩИ

Вернувшись на командный пункт, Люсь сказал военкому:

— Знаешь, Андрей Петрович, поеду я в штаб завтра. Что-то не лежит у меня душа двигаться сегодня.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — сказал военком. — Ты так, Иван Иванович, никогда и не выберешься.

Но спорить с майором было бесполезно, если он принял какое-нибудь решение…

К вечеру вернулась зима, похолодало, начался снегопад. Снова земля стала белой.

В темноте к расположению штабной батареи подошел незнакомый человек.

— Кто идет? — спросил часовой.

— Какой ты страшный, — послышался в ответ ленивый голос.

Затрещали ветви кустарника. Человек шел к часовому.

— Кто идет? — еще раз крикнул часовой. В голосе его послышалось раздражение. Звякнул металл — он изготовил винтовку.

— Свои, эй! Смотри застрелишь! — закричал человек из темноты. — Я подносчик из семнадцатой дивизии. На старом месте никого нету. Куда они подевались? Заплутал я совсем.

— Не знаю, — ответил часовой. — Обходи сторонкой.

— Зачем сторонкой, когда я к вам иду? Не жрал я второй день. Может, ваши ребята хлебцем не обидят?

Часовой не ответил и отвернулся.

Подносчик пищи, которого Моликов называл Макаром, прошел вперед, к тому месту, где возле хвойного шатра горел костер и сидели люди из штабной батареи. Повар Житихин рассказывал о том, как он работал в вокзальном ресторане на станции Рязань. Берет пассажир бутерброд с сыром, приносит обратно, говорит: «Безобразие! Вы эти бутерброды держите, наверно, с прошлого года». — «Обменяем», — говорит буфетчик. Посылает бутерброды Житихину, велит: «Освежи». Житихин обливает их кипяточком — бутерброды становятся как новенькие. Пассажир съел один, за вторым приходит. Бойцы слушали его, смеялись, потому что война — дело скучное и они рады были повеселиться.