Фарт - [117]
Хахалин молча разглядывал Моликова. Он еще ничего не решил, он еще не согласился сделать так, как придумал этот разведчик, но уже в душе у него загорелось ребяческое желание поднять над разбитым танком советский флаг. Он представил себе, как это будет выглядеть. Наша земля и наш танк. Пусть над ним взовьется красное знамя. Пусть на несколько метров отодвинется край земли.
Все же он произнес для солидности:
— Ох, и бедовый ты парень, Моликов.
— Да ну, товарищ старший лейтенант, — сказал Моликов.
— Нагорит нам от начальства, — сказал Хахалин, и Моликов понял, что командир согласен.
Выхватив сверток из рук старика, он вытащил красное знамя.
Гребенщиков и Назыров повели старика в штаб, а Хахалин с остальными разведчиками повернул в сторону своего наблюдательного пункта.
Командир стрелковой роты, которого Хахалин познакомил с идеей Моликова, отнесся к ней одобрительно. Ему также осточертела весенняя тишина.
По глинистому сырому ходу сообщения командиры и разведчики прошли в передовые окопы. Не говоря ни слова, не прощаясь, не спрашивая Афонина, пойдет ли он за ним, Моликов отстранил рукой тщедушного пехотинца в шинели с поднятым воротником, перемахнул через бруствер и пополз вперед, не оглядываясь.
Светало. В серовато-синем полумраке, холодном и пустом, вскоре растаяла его фигура. Афонин подтянул пояс, снял винтовку с ремня, крякнул, сказал:
— Прощевайте! — и полез за Моликовым.
— Эх-х, и ужасть! — восторженным голосом вскрикнул тщедушный пехотинец. Он приподнял винтовку и грудью налег на край окопа, силясь разглядеть в предрассветном сумраке распластанные на земле тела разведчиков.
Немцы поздно заметили, что на ничейной земле появились живые люди. Они заметили их и открыли огонь, когда Моликов и Афонин были настолько близко от подбитого танка, что одним рывком смогли достичь пространства, прикрытого от врага бронированными стенами.
Постреляв немного, немцы замолчали. В абсолютной тишине обе стороны следили за мертвым танком.
Становилось все светлее. Уже можно было различить довольно ясно глинистый вал, прикрывающий передний край врага. В роще позади наших окопов проснулись птицы. Тоненький птичий голосок закричал: «Вижу! Вижу!»
В слабом свете наступившего утра над мертвым советским танком показался красный комок. Он взлетел вверх на коротком древке. В следующее мгновение утренний ветер расправил его складки, и над грузно осевшей стальной машиной затрепетало красное полотнище.
Немцы открыли огонь не сразу, они точно сперва разглядывали то новое, что возникло перед ними. Затем, словно рассмотрев как следует красное знамя, они открыли ураганный огонь из всех видов стрелкового оружия. Застегали по воздуху винтовочные выстрелы, застрочили ручные пулеметы, отрывисто заплевали автоматы. Красное знамя развевалось на ветру. В дело вступили ротные минометы. С визгом обрушились на ничейную землю немецкие мины. По краям красного знамени показались кровавые лоскуты. Осколками повредило ткань. Поднятые пулями легкие облачка влажной земли запестрели на поле вокруг танка.
В немецком стане послышался орудийный выстрел. За ним последовал другой. И вокруг танка поднялись серые фонтаны разрывов. То здесь, то там на земле, едва прикрытой зеленым ковром весны, возникали черные ноздреватые воронки. Один из снарядов угодил по тому месту, где лежал труп немецкого солдата с маленьким остроносым лицом и тонкими черными усиками, и солдат взлетел на воздух. Пехотинцы в советском окопе ясно видели, как отделилась от трупа и пронеслась в вихре фонтана нога в коричневом сапоге с широким голенищем. Мертвый был убит еще раз, на этот раз своими. А красное знамя на танке развевалось по-прежнему.
Через некоторое время огонь поутих. Советские люди увидели под танком человека. Это был Афонин. Он поглядел в сторону своих и вдруг метнулся сломя голову через открытое поле. За ним побежал Моликов.
Мины падали впереди и сзади разведчиков. Как подкошенные, повалились советские бойцы один на другого в воронку, возникшую незадолго перед тем.
Живы или нет? Пехотный командир вытащил папиросу и закурил.
Хахалин, не говоря ни слова, протянул руку и вынул папиросу изо рта пехотного командира, продолжая глядеть вперед. Он глубоко затянулся и вернул папиросу товарищу.
Живы или нет? Об этом думали все, кто следил за разведчиками, но никто не мог на это ответить. Вся сила немецкого огня сосредоточилась на том участке, где скрылись разведчики. Казалось, места живого не останется после этого сплошного, губительного шквала свинца и стали.
— Нужно поддержать ребят, — сказал командир стрелковой роты.
Он поднял руку и опустил ее, и из окопов и блиндажей переднего края застучали ответные выстрелы.
Хахалин согнулся и по ходу сообщения побежал назад, на наблюдательный пункт.
— Первой батарее подготовиться к ведению огня! — крикнул он на ходу своему телефонисту и полез на вышку.
Когда он достиг площадки, телефонист прокричал снизу:
— Первая батарея готова…
Хахалин прильнул к окулярам стереотрубы. Все нужные точки были пристреляны заранее, все расчеты заранее произведены. Старшему лейтенанту достаточно было навести на цель стереотрубу и скомандовать:
В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.
В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».