Фарт - [102]

— Что такое, боже, что такое?..

— Не надо мне ваших премий, ваших грамот, ваших милостей… — Катенька запнулась, дергая шнурок на папке с грамотами. Потом она вспомнила про часы. Спеша, она сорвала с руки ремешок и швырнула их Абакумову: — Вот!..

С одной стороны Павел Александрович, с другой Севастьянов бросились к Катеньке, подхватили ее под руки и быстро увели.

В толпе послышался смех, кто-то громко сказал:

— Молодец девка!.. Так им, делягам бесчувственным, и надо!

Возмущенно отфыркиваясь, не в силах произнести ни одного членораздельного слова, багровый, с испариной на лбу, покидал Абакумов Дворец культуры, за ним — пунцовая, с прыгающими щеками, оглушенная публичным скандалом — семенила его жена.

Дядя Павел проводил Катеньку и, оставив ее с Севастьяновым, потрясенный, вернулся назад. Его обступили близкие.

— Что случилось с Катенькой? Что произошло? — волновалась тетушка, хватая Павла Александровича за руку.

— Подлость человеческая возмущает, — сказал дядя Павел, не глядя на тетку и переводя дух. — Человека поднимали, премиями одаривали, награждали почетными грамотами, а потом забыли и бросили. Перестали даже узнавать. Поверить трудно!.. Все равно как принялись человека качать, а потом расступились, да и шлепнули оземь!

— Метод оказался несостоятельным, — чтобы только не молчать, извиняющимся голосом заметил Подпалов.

— Метод? — чуть ли не взвизгнул Павел Александрович. — А кто его выдумал, этот метод? Вы же сами назвали шарлатанской политику Климцова! Человек у станка стоял без году неделю! Что она понимала в организации производства? Черт знает что! — бушевал дядя Павел.

Муравьев взял его под руку.

— А куда вы ее дели? — тихо спросил он.

Павел Александрович насупился:

— Ее Севастьянов увел.

— Вы, значит, отступились?

— Идите вы к черту, знаете!..

— Все имеет причины и следствия, — посмеиваясь, сказал Муравьев.

ГЛАВА XL

Концерт окончился, Вера Михайловна ушла за кулисы, а Муравьев предложил Соколовскому спуститься в ресторан и выпить по бутылке пива. Теперь и он знал, когда в ресторане бывает пиво московского изготовления.

Соколовский помедлил секунду и согласился.

Они спустились вниз и сели за столик вблизи буфетной стойки. В зале еще гремела овация, и здесь, в ресторане, слышен был глухой шум.

— Слышите, какой фурор? — заметил Муравьев. — Молодец Зинаида Сергеевна.

Официантка принесла и откупорила бутылки. Пробки были резиновые, московские, напоминающие толстые детские соски.

— Сегодня я угощаю, — сказал Муравьев. Он наполнил стаканы, и они выпили. — Что вы такой невеселый, Иван Иванович? Расстроила история с Севастьяновой? Да, трудно придумать большее свинство.

Соколовский неопределенно качнул головой.

— Помните, я как-то цитировал чьи-то слова: «Была Атлантида, был Египет, был Вавилон…» Отношение к человеку таких типов, как Абакумов или Климцов, принципиально мало отличается от позиции автора этой цитаты. Человеческая жизнь — это вспышка. Значит, ничего не стоит ради своей выгоды беззастенчиво кого-то использовать, обидеть, оскорбить. Патологическое равнодушие, эгоизм лежат в основе такого отношения. Отсюда многие наши беды.

Он поставил свой стакан и налил себе еще немного. Налил себе и Муравьев.

— Нужно помочь Катеньке.

— Это уже сделано. Сегодня Лукин добился, чтобы ее поставили на прежнюю работу. Одну ее не оставим.

— А знаете, — сказал Муравьев, — ваше местное пиво не так плохо. Здесь предпочитают московское из-за чисто спортивного интереса.

— Пиво должно быть пивом. Цвет у него должен быть свой, вкус свой — по остовскому стандарту, — отозвался Соколовский.

— Забыл вас поздравить, — снова сказал Муравьев. — Вера Михайловна наконец изменила себе.

Тут же он осекся. Черт его дернул заговорить о Вере Михайловне.

— Себе? — переспросил Соколовский, глядя в упор на Муравьева.

— Ну, включилась в работу, — немного смешавшись, добавил тот.

— Спасибо! — сказал Соколовский.

Разговор не клеился. Как ни старался он преодолеть неприязнь к Муравьеву, ничего не получалось. «Нет, нужно сказать, что я все знаю», — подумал Соколовский. Не поднимая стакана, он медленно прихлебывал пиво. Лицо у него было утомленное. В день заседания с участием областной комиссии не было у него такого усталого, нездорового вида. Что же, нужно сказать, что с ним, раз Муравьев спрашивает.

Они выпили по бутылке, и Муравьев заказал еще.

— Ну, а как вы? Привыкли уже к утреннему пастуху, к ночной колотушке, к отсутствию канализации? — неожиданно спросил Соколовский.

— Как вам сказать? Привык, конечно.

— Так он вам и сознается, — раздался позади них голос Турнаевой.

Мужчины обернулись. Турнаева стояла, опершись о спинки их стульев, и сверху поглядывала на них.

— Как вам понравилась наша Катенька? Молодец девка! Вот закатила начальству бенефис. Теперь он долго будет ее помнить, — сказала Марья Давыдовна.

— Молодец-то молодец, а истерики закатывать не к чему. Я, Марья Давыдовна, с вашей Катенькой поговорю. Мы и партийную организацию привлечем, — сказал Соколовский.

— Убийственно хочется пить, — сказала Марья Давыдовна.

— Пива выпейте, — предложил Муравьев и налил в чистый стакан.

Турнаева не отказалась. Она села за столик и спросила: