Фарфоровое лето - [129]

Эсэсовцы засмеялись, один толкнул его кулаком в спину. Клара и Агнес смотрели ему вслед из окна, а на балконе рядом в позе триумфатора стояла Мария Грабер; Виктор шел к воротам между людьми в черной форме, держась очень прямо, в своем темно-синем костюме в елочку и без вещей.

Лишь через много недель Клара получила открытку от находящегося под охранным арестом заключенного № 8114 из печально известного лагеря в Баварии. Он писал, что применительно к условиям, в которых он находится, у него все в порядке, на недостаток работы он пожаловаться не может.

Артур Гольдман, находившийся тогда еще в Вене, сказал: насколько он знает Виктора, тот выдюжит. Казалось, слова Артура сбывались. Раз в месяц Клара получала открытку. Она пыталась отыскать подтекст в ничего не значащих фразах, ей это не удавалось.

— Ты можешь представить себе моего мужа с наголо обритой головой, в сине-белом полосатом одеянии заключенного, с красным кругом на груди? — спрашивала она у Агнес, не ожидая ответа. В своем последнем письме Виктор Вассарей сообщил, что болен, у него флегмона на руках и ногах, и он не может двигаться.

— Иногда я думаю, что он, возможно, больше не вернется, — говорит Клара в темноту. — Я этого не хотела. Я ведь долго любила его и с удовольствием поговорила бы с ним еще раз. Хотя он никогда не разговаривал со мной. Он всегда только говорил мне что-нибудь, Агнес, а этого было недостаточно.

Клара нервничает, ее ноги конвульсивно подергиваются под одеялом.

— И тогда, когда мне пришлось признаться ему, что у меня будет ребенок от другого, и я попыталась все ему объяснить, он не стал разговаривать со мной, а только сказал: пока я не должна с ним разводиться, это было бы неприемлемо с общественной точки зрения. Он никогда не спрашивал, что приемлемо для меня. И приемлемо ли для ребенка иметь имя, которое ему не принадлежит. Когда я написала Виктору, что у меня дочь, он принял это к сведению, больше ничего. Я могу простить ему это, потому что знаю, как глубоко оскорбила его. Но того, что я обманывала его, я ему не простила. Я никогда не хотела обманывать его, ты ведь сама знаешь, Агнес.

— Да, — говорит Агнес и думает о синей майке, которую ей только вчера пришлось надеть, чтобы вернуть Кларе остатки того счастья, которого она не хотела.

— Подойди и пощупай мне пульс, — просит Клара. — Что за ужасные скачки! Они отдаются даже в голове.

30 августа 1939 года. Среда. Восход солнца в 5 часов 14 минут, заход солнца в 18 часов 48 минут. Погода: большей частью солнечно, кое-где грозы, повышение температуры, юго-восточный ветер, местами легкий фен[35].

Агнес с Лоизи идут по саду, они советуются, где лучше всего сажать овощи. Бодрствуя ночью, Агнес надумала засадить пару грядок, хотя овощи и картошку еще можно купить без карточек. Она вспоминает бурно зеленеющие клочки земли перед домом ее родителей, там росло все от раннего салата до зимних сортов капусты, все, что нужно семье. Лоизи вызвался помочь Агнес при перекопке, он спросит у своего отца, что можно сажать осенью. Они приходят к лужайке, где Лоизи когда-то безрезультатно демонстрировал Кларе свое артистическое мастерство, и он говорит: «Здесь» — и меряет шагами огромный четырехугольник.

В бассейн фонтана, который когда-то так чудесно возродил к жизни Польдо Грабер, Алоиз Брамбергер сбрасывает лопатой тряпье, картон, прогнившие доски, старую, пришедшую в негодность утварь; он принес их с чердака, который следовало очистить в целях противовоздушной обороны.

— Здесь все может перегнивать, — говорит он, — воды тут больше не будет.

Фонтан давно не работает, Виктор Вассарей приказал разобрать его механизм вскоре после того, как выставил за дверь Польдо Грабера.

— Ты была в больнице? — спрашивает Алоиз Брамбергер.

— Нет, — отвечает Агнес, — сегодня я туда пойду.

При этом она краснеет, она чувствует это и злится на себя.

— Не пиши об этом директору, — советует Брамбергер, повторяя слова Клары; Агнес снова бросается в глаза, что ненависть Брамбергера к Виктору Вассарею с тех пор, как того увели эсэсовцы, сильно поуменьшилась, иногда он говорит о нем, как о приятеле.

— Фюрер утверждает, что каждый немец — национал-социалист, — продолжает Брамбергер и сплевывает на землю, — но в конечном итоге важно, кем ты родился, а мы родились австрийцами.

Агнес поднимается наверх и бежит в комнату Клары, ее мучает страх, потому что она довольно долго отсутствовала; Клара сидит на краю постели, судорожно сжимая руками одеяло, ее глаза закрыты.

— Странно, — говорит она, — когда глаза закрыты, голова не кружится, когда я их открываю, снова начинает кружиться, кровать — будто лодка, она несет меня куда-то. Как лодка на Каунсбергском озере. Я сейчас встану.

— Ради бога, не надо, — кричит Агнес и бросается к ней.

Но Клара уже поднялась, она обнимает Агнес за плечи и говорит:

— Получается, смотри, как хорошо получается.

Они делают несколько шагов, Агнес назад, Клара вперед. Клара хочет выйти из комнаты, они должны преодолеть мешающий им шкаф, больная снимает руку с плеча Агнес, она шатается. Агнес хватает ее за руки, протаскивает через проход и сажает на ближайший стул. Потом приносит для больной халат, надевает ей на ноги тапки.