Фараон - [31]

Правда, действительно нередко случалось так, что великий человек производил на свет мальчика, который — возможно, назло отцу — становился повесой и неудачником. Сын Цицерона, Марк, которого знаменитый оратор недавно отослал к философам в Грецию за наставлениями и для исправления, явно имел к этому склонность. Такого никогда не произойдет с Цезарем. Возможно, только к лучшему, что он избавлен от подобной судьбы. Какой мальчишка пожелал бы себе подобного вызова — знать, что его постоянно сравнивают с Юлием Цезарем?

Некоторые утверждали, что Брут на самом деле приходится сыном ему, Цезарю, да и сама Сервилия, мать Брута, не слишком от этого отнекивалась. Особенно когда хотела что-нибудь получить от диктатора. А иногда и мрачный, вечно морализирующий Брут тоже вел себя так, словно в какой-то мере считал себя сыном Цезаря. Обычно это случалось, когда он, как и его мать, искал какой-то милости.

С самого рождения Брута Цезарь частенько вглядывался в лицо мальчишки, выискивая характерные черты, свойственные роду Юлиев, но не находил их. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы развеять сомнения.

Почему боги так наказали Цезаря, своего любимца? Быть может, они приберегли эту награду, чтобы вручить ее под конец жизни — сына из дома Александра Великого, наследника, рожденного этой чудесной женщиной. Разве может Цезарь не чтить дар, полученный от самих богов?

— Прежде чем мы перейдем к вопросу о нашем сыне, нам лучше бы разобраться с другими, менее значительными деталями наших переговоров. Например, мне интересно, кто будет платить войскам, трем легионам, которые я оставлю здесь, когда вернусь в Рим.

— Ты защищаешь меня? Или ты защищаешь от меня интересы Рима?

— Конечно же, твои интересы — это интересы Рима. Я не для того столько возился с упрочением твоего престола, чтобы однажды ночью тебе перерезали твою прекрасную шейку.

— Я могла бы пообещать, что буду платить им, но для этого потребуется изъять из казны огромную сумму. Боюсь, такое окажется Египту не под силу.

— Тогда мне придется забрать легионы с собой.

— Тогда мне придется отозвать мою армию с Синая и ввести ее в город.

Она что, угрожает ему?

— Я не разрешаю. Вдруг ты не сумеешь совладать со своей армией, как твой брат не справился со своей? Нет, я думаю, этого делать не следует. Египетская армия, похоже, себе на уме.

— И чего, по-твоему, моя армия может сделать такого, чего мне стоило бы опасаться?

— Например, выступить против тебя по подстрекательству первого же евнуха, который толкнет перед ними речь. Говорю тебе: я собираюсь наведаться сюда через год, когда буду возвращаться из Парфии. Эти дикари будут представлять угрозу для нас до тех пор, пока я сам с ними не разберусь. К этому моменту ворота должны быть открыты и дорога свободна. Я уже провел здесь одну войну. И не намерен вести вторую.

— Тогда это определенно в твоих интересах — оставить эти легионы в Александрии, вне зависимости от моих желаний. Я предлагаю тебе самому изыскать способ платить им и кормить их. А также призвать их к порядку. Мне не нужна еще одна банда насильников и воров, наподобие той, которую оставили здесь Антоний и Габиний.

— То были наемники. А это — солдаты Цезаря. Неужели ты думаешь, что они выйдут из повиновения мне, пусть даже в мое отсутствие?

Клеопатра посмотрела на него, словно ребенок, которому наскучила игра.

— Почему ты не присоединишь Египет к Римскому государству? Явно не только ради теплых чувств к своей любовнице. Это из-за того, о чем Катон говорил моему отцу? Что не найдется римлянина достаточно честного, чтобы его можно было посадить здесь проконсулом?

Как приятно было бы сказать Клеопатре, что исключительно ради нее самой он сохраняет ее стране независимость. Как великодушно он бы выглядел!

Она продолжала:

— В противном случае, диктатор, я просто не могу себе представить, в чем кроется разгадка.

Но ведь она никогда ему не поверит! И Цезарь сказал ей правду:

— Всякий, кого сюда пришлют, не только будет норовить набить свои карманы твоими сокровищами. Он постарается воспользоваться местонахождением Египта, чтобы взять под контроль земли, расположенные восточнее. Такого человека станут страшиться, а затем и подчинятся ему.

Клеопатра подалась вперед, оказавшись на одной линии с орлом, и лицо ее приобрело такое же хищное выражение. У Цезаря возникло ощущение, будто оба они готовы ринуться на него.

— Тогда ты стань этим человеком! Разве этот план не кажется тебе мудрым? Будь моим царем, набей собственные карманы моими сокровищами, и вместе мы подчиним восточные земли. Никто не сможет противостоять нам.

Цезарь, конечно же, думал об этом, он грезил, снова и снова прокручивая в голове эту идею, когда ночами лежал рядом с Клеопатрой. Превосходная идея. Да, нетрадиционная. Небывалая. Совершенно не вяжущаяся с римскими представлениями об управлении. Впрочем, нетрадиционность не остановила бы Цезаря.

Но провернуть такое дело будет значительно легче, если сперва он подчинит парфян, если он завоюет этих длинноволосых конных лучников, уже столько поколений досаждающих Риму. Рим никогда не примет царя, и Цезаря никогда не примут как царя в Риме. Но Рим — не Египет. В Парфии, Иудее, Египте, Мидии — на всех тех землях, которыми он намеревался завладеть, — монархия будет необходима.