Фантомный бес - [66]

«Мы требуем объединения всех немцев в Великую Германию на основе права народов на самоопределение. Мы требуем равноправия для немецкого народа наравне с другими нациями. Гражданином Германии может быть только тот, кто принадлежит к немецкой нации, в чьих жилах течет немецкая кровь… Требуем уничтожения нетрудовых и легких доходов… Требуем участия рабочих и служащих в распределении прибыли крупных коммерческих предприятий. Требуем достойного пенсионного обеспечения. Требуем безжалостной борьбы против тех, кто своей деятельностью вредит интересам общества».

— Смотри-ка, — хмыкнул Тельман. — Они за интересы общества!

— Читай, читай! — откликнулся Леман.

«Государство должно заботиться о всестороннем развитии системы народного образования. С малых лет школа должна целенаправленно обучать ребенка пониманию идей государственности. Мы требуем, чтобы особо талантливые дети бедных родителей получали образование за счет государства… Государство должно направить все усилия на оздоровление нации: обеспечить защиту материнства и детства, запретить детский труд, создать клубы физического развития молодежи. Требуем ликвидации наемного войска и создания народной армии… требуем открытой политической борьбы против заведомой политической лжи и ее распространения в прессе…»

— А мы разве за ложь? — прошептал Тельман. — Нет, мы тоже против лжи.

— Смотря что считать ложью, — заметил Леман. — Но ты дочитывай.

«Мы требуем свободы для тех религиозных вероисповеданий, которые не выступают против нравственных и моральных чувств германской расы. Наша партия стоит на позициях позитивного христианства, но при этом не связана убеждениями с какой-либо определенной конфессией. Она борется с еврейско-материалистическим духом внутри и вне нас и убеждена, что дальнейшее выздоровление народного организма может быть достигнуто путем постоянного очищения внутри самого себя. Неукоснителен принцип приоритета общественных интересов над личными! Требуем создания сильной централизованной власти. Лидеры партии берут на себя обязательства по выполнению вышеуказанных пунктов любой ценой, а в случае необходимости, даже жертвуя собственными жизнями».

— Ну что ж… здраво, — вздохнул Тельман. — Кто мог от них такого ожидать? Готовы жертвовать жизнями… Смахивает на социализм. А разве не так? — Он смотрел на Лемана внимательно.

— А еврейско-материалистический дух? — усмехнулся Леман.

— Ну, это передержки, — сказал Тельман.

Исчезни, Россия!

Под наступающий 1923 год в Сааров нагрянул вдруг Андрей Белый, все еще красивый, шумный. Смерть Блока подкосила его, но он старался не поддаваться. Он рассказывал удивительные вещи. «Дух! Поля духа. Безбрежные пространства! Заброшенный, затерянный человек. Но одновременно — великий». Горький улыбался. «Потому что умен. А то даже и мудр. Человеко-мудрость. А можно сказать и короче, по-старорусски — челомудрие». Горький морщился. Ему это слово не приглянулось. «Бог с ним, — махнул рукой Белый. — Пусть будет простая антропософия…»

— Ну да, простая! — усмехнулась Мура.

Белый предложил издавать журнал. Живой, глубокий, острый. С отчетливым, даже отчаянным чувством, что все мы — на краю пропасти. Но и с надеждой на свет. Талантливых литераторов вокруг — море. И не все из них знают, куда приложить силы. Печатать его на русском с тем, чтобы большая часть тиража уходила в Советскую Россию. Горький оживился. Он и сам о чем-то таком думал. Они обсуждали проект журнала долго и жарко. Дня два или три. Но ничего из этого не вышло. Представители Советов сразу сказали, что без их цензуры ни один номер журнала границу не пересечет. А цензура для журнала Горького — Белого — это хуже гильотины.

— Советская Россия? Что это? — Белый поднял глаза, и стало видно, что они — суровые. Это было так необычно для Белого, непривычно для всех. — Я люблю мою Родину; любовь эта исторгала из меня слова горькие, когда судеб моей родины не понимал я. Тогда писал я, — он сделал паузу и отчеканил другим, словно слегка загробным голосом:

Туда, где смертей и болезней

Лихая прошла колея,

Исчезни в пространства, исчезни

Россия, Россия моя!

Прошло с той поры немало лет. Исчезла? Не берусь ответить. Хотя похоже. Сегодня в еще более жестоких сомнениях я, нередко — в отчаянии. А все же повторяю ясно и громко: «Люблю, люблю, люблю! Но сегодня не знаю, что делать. Я — Чернышевский наоборот».

— Смешно, — сказал Горький. — Смешно и грустно.

— Издадим груду журналов, газет, книг. И повезем. На телегах через границу. А коли не пустят, начнем отстреливаться. А?

— Но ведь это безумие или даже бездумие, — брякнула Мура и тут же пожалела о сказанном.

— Если не будет в жизни бездумных поступков, — сказал Белый со значением, — итог ее, скорее всего, будет безумием.

— Ну да, — сказал Горький. — Похоже на то.

Вокруг на стульях безмолвно присели Максим, Валентина, Соловей.

— Борис Николаевич, — спросила Мура в попытке затереть свою глупую реплику. — Порою возникает впечатление, что вашим сознанием целиком овладел этот загадочный Штайнер. Вы по-прежнему верны пространству его идей — теософии, антропософии? Не отступите от них? Ведь наши ближайшие задачи грубее.