Фантомная боль - [13]

Как мне дальше жить, я по-прежнему не знал, но с некоторых пор научился ловко притворяться. Что я мог рассказать о Звево? И почему именно о нем? И почему это должен делать я, ради кого и чего я так сильно влез в долги? Ответ: ради неблагодарных.

Я остановился и записал в своем блокнотике: «Он разорился из-за неблагодарных». Я уже давно занимался составлением своего некролога: чего ни в коем случае нельзя поручать другим, так это собственный некролог.

Когда-то я утверждал, что писатель — самая обыкновенная профессия: один торгует обувью, другой пишет. Но теперь писательство стало мне не под силу. Писательство — это разновидность каннибализма. Вначале заглатываешь свою жизнь с потрохами, а затем изрыгаешь ее наружу. Для писателя жизнь — это испорченный моллюск, позеленевший и скользкий; он уже попал к вам в рот, но вы сумели его вовремя выплюнуть и тем самым предотвратили пищевое отравление.

Из кофейни я направился в свой любимый газетный киоск и накупил там на пятьдесят долларов билетов моментальной лотереи. В решающие моменты жизни я впадаю в свою привычную каннибальскую роль. Моментальную лотерею я открыл для себя месяца четыре назад и решил, что в качестве трудовой терапии мало что может сравниться с лотерейным билетом. Иногда мне приходилось ходить в ресторан с коллегами моей жены; я заранее покупал лотерейные билеты штук по десять на брата и раздавал их присутствующим после горячего. Всегда приятно видеть, какую бурю эмоций способен вызвать в человеке лотерейный билет. Кроме того, это избавляет от необходимости поддерживать разговор: когда люди стирают защитный слой, они не общаются.

* * *

Моя будущая жена снова заглянула в наш магазин через несколько дней после того, как я попросил ее взять меня к себе в клиенты. Она сказала, что формально еще не имеет права брать клиентов, но если мне очень хочется, то она попробует. Я сказал, что мне очень хочется.

Она предложила заняться каким-нибудь практическим делом.

— Может быть, напечем печенья? — предложила она, разминая левую ступню. — Ты когда-нибудь пек печенье?

— Нет, — ответил я, — никогда. Моя мать иногда печет, но печенье она никогда не делала.

Хотя моя будущая жена, как я уже знал, не курила, она вся пропахла сигаретами и вечеринками. Ее окружал какой-то въедливый запах. В ту пору я считал его запахом экзистенциального одиночества. Экзистенциальное одиночество — это, конечно, ерунда, но только не его запах, ибо такой запах существует.

Иногда я и теперь его чувствую: запах сигаретного дыма, запах пота с примесью мочи — короче говоря, запах затянувшихся за полночь пирушек: хозяйка уже давно легла спать, но последние гости даже не собираются расходиться. Некоторые так никогда и не уйдут, ну разве что полжизни спустя.

Итак, мы взялись печь печенье. Вначале мы закупили продукты. А затем стали печь печенье у нее на кухне. И пускай это была не просторная шикарная кухня, но главным ведь было лечение, кроме того, она смотрела на меня с тем же выражением, что и тогда, когда просила у меня очередную порцию овощной запеканки, — глазами, полными нежности, от этого ее взгляда у меня всегда возникало чувство, что она просит меня о чем-то совсем другом. О ласке, о внимании, о поцелуе в лоб — бог ее знает, что таилось в ее голове, когда она приходила ко мне в ночной магазин!

Мы не очень много болтали. Мы сосредоточились на печенье. Дома у нее, как мне показалось, тоже пахло экзистенциальным одиночеством. Сам я весь пропах рыбой и овощной запеканкой. Немного позже оба этих запаха изгнал дух свежеиспеченного печенья.

Я никогда не предполагал, что приготовление печенья может быть не менее увлекательным занятием, чем штурм горы Эверест или первый осторожный поцелуй. И еще я узнал, что счастье — это не образ, который существует лишь в прошлом или в будущем, как я это себе в общих чертах представлял, поджидая клиентов в ночном магазине. Оказалось, что счастье возможно и в настоящем, с липкими от теста руками, со струйками пота, стекающими по телу из-за того, что раскаленная духовка превратила кухню в парник.

— Мы должны делать это чаще, — сказал я, — я чувствую, что мне становится лучше.

— Хорошо, давай, — согласилась она, — мне кажется, ты и вправду немного повеселел.

В конце концов мы раздали печенье прохожим на улице. Печенья, которое мы напекли, хватило бы на половину сиротского приюта. Избавившись от печенья, мы стали прощаться. Я сказал:

— Увидимся в магазине.

Слова, которые я на самом деле хотел ей сказать, куда-то улетучились. Я их слишком долго взвешивал.

Изготовление печенья оказалось очень действенным лечением. Моя жена до сих пор применяет его в качестве групповой терапии. Выздоровление — это иллюзия. Но когда больные пекут печенье, это идет им на пользу.

— От этого у них возникает иллюзия, — однажды объяснила она мне, — что можно снова взять в собственные руки контроль над жизнью.

— Но почему? — удивился я. — Как это связано?

— У них наконец хоть что-то получается. Наконец хоть что-то идет как надо.

* * *

Я медленно шел в сторону дома. На один из лотерейных билетов я выиграл пять долларов, при том что стирание защитного слоя заняло больше двадцати минут. Приятно, когда вступаешь в молчаливый контакт с другими людьми — они стоят рядом и стирают защитный слой на своих билетах. Возникает нечто похожее на взаимопонимание. Мне вдруг показалось, что совсем не так уж плохо было бы всю оставшуюся жизнь посвятить билетам моментальной лотереи.