Фантастика - жанр серьёзный!.. - [2]

Сколько помню, дома у деда всегда царила необыкновенная, творческая атмосфе­ра. По субботам вечером (тогда была шестидневная рабочая неделя) или по воскре­сеньям непременно кто-то приходил в гости, начиналось пышное застолье (дед за­нимал одну комнату в коммунальной квартире, так что выйти из-за огромного стола и удалиться в какое-либо другое помещение было просто невозможно), и до глубокой ночи продолжались интереснейшие, не всегда мне понятные - возрастом еще не вы­шел! - разговоры о литературе, о философии, об искусстве. А какие люди приходили! Гудзий, Мелетинский, Лосев, Маршак, Жирмунский - всех уже и не припомню. Лосев иногда и на неделе заезжал - они с дедом преподавали в одном институте, и у них были какие-то пересекающиеся литературные интересы. А какая у дедушки была велико­лепная домашняя библиотека! Роскошные издания Маркса, Вольфа, Сытина, беско­нечный «Брокгауз и Ефрон», собранный аж до середины 30-х годов, когда его пре­кратили издавать в СССР, и даже Библия с иллюстрациями Гюстава Доре - вообще фантастическая редкость по тем временам. Дед обожал античных и средневековых авторов и часто повторял: «Вот - могучая фантазия, вот - раскованность мысли!» Подобные слова, конечно, западали в душу. Все книги с полок я внимательно листал, кое-какие даже читал, если в состоянии был уразуметь, но главное, в конце концов, не это. На всю оставшуюся жизнь (а дедушка умер, когда мне было всего одиннадцать лет) я сохранил и память об удивительных застольях, в которых участвовали такие за­мечательные люди, цвет нашей культуры (это я уже и тогда понимал!), и преклонение перед книгой, перед великим мастерством и талантом их создателей. Так что линия «дед литератор - внук литератор» выглядит вполне закономерной.

Но это еще не всё. Кроме дедовского дома был и еще и «основной», где жила моя семья. Тут мы плавно переходим от «генетической» литературной предрасположен­ности к влиянию собственно культурному, к той духовной среде, культурной почве, которая меня сформировала. Едва мне исполнилось семь лет, моя мать развелась с отцом, а потом вышла замуж за композитора, профессора Московской консерва­тории Марка Владимировича Мильмана, и мы переехали жить к нему. Об отчиме хотелось бы сказать чуть поподробнее. Любимый ученик Нейгауза, великолепный пианист, он был педагогом, что называется, от Бога. Достаточно привести одну цифру: более 50 (!) его учеников стали победителями различных международных музыкальных конкурсов. Да и композитор он был действительно хороший, просто со­чинял не «попсу» и не получил должной известности (к сожалению, многие хорошие композиторы, как, впрочем, и настоящие талантливые писатели, после смерти оказы­ваются забытыми, и их творчество становится, по сути, никому не нужным). Но под­линную известность у широкой публики он приобрел, основав при Доме композиторов Московский музыкальный камерный клуб, которым и руководил бессменно целых тридцать лет. Каким образом ему удавалось в «высоких» чиновных инстанциях проби­вать разрешения на исполнение тех или иных нежелательных, полузапрещенных, а то и вовсе запрещенных произведений (и отечественных, и зарубежных), до сих пор для меня загадка. Но - пробивал! Это было просветительство в лучшем смысле слова. Разумеется, на заседаниях клуба всегда был аншлаг, билетики спрашивали далеко на подступах к Дому композиторов.

В те времена, в 50-е и 60-е годы, было нормой, чуть ли не правилом «хорошего тона», чтобы профессионалы разных специализаций водили дружбу друг с другом. «Физики» общались с «лириками» и наоборот. Такие контакты, безусловно, умствен­но и духовно обогащали и заодно, что, может быть, важней всего, создавали ощуще­ние культурно-интеллектуальной спайки, нерасчленимости и реальной перспектив­ности этой самой культуры, которую советская власть пыталась всячески усреднить, нивелировать и превратить в нечто утилитарное, подлежащее манипулированию по любому поводу и в любой момент.

К примеру, мой отчим дружил и с великим артистом Качаловым, невзирая на большую разницу в возрасте, и с Сергеем Михалковым, и с Ираклием Андрони­ковым, и с Ильей Эренбургом, и с обоими Маршаками - врачом и поэтом, и с фи­зиками Фейнбергом и Шапиро, и с художниками Рыбченковым и Краснопевцевым (один - абсолютный реалист, другой - убежденный авангардист). Я уже не говорю про коллег по «музыкальному цеху»: Гедике, Нейгауз, Рихтер, Ростропович, Фрид, Клюзнер. Многие из них бывали у нас дома, одних я просто хорошо запомнил, а, скажем, с Фридом и Фейнбергом, опять же невзирая на разницу в возрасте, дру­жил всю жизнь. Да и матушка моя, пианистка по образованию, ученица знаменитого Гольденвейзера, тоже была знакома со многими незаурядными людьми, которые неоднократно приходили к нам в гости.

У нас в семье ценились прежде всего непрерывное познание нового, общая обра­зованность, приобщенность к высшим достижениям мировой культуры, стремление к самостоятельному творчеству. Именно в этом и виделось подлинное проявление духовности человека. К тому же не надо забывать, какие были времена. Создавались новые поразительные технологии, фундаментальные научные открытия следовали одно за другим, бурно развивалась кибернетика, вслед за первыми искусственными спутниками планеты в космос наконец-то полетел и человек. Казалось, мир стоит на пороге фантастического расцвета, о котором так мечтало человечество. О коммуни­стическом маразме, насильно внедрявшемся во все сферы нашей тогдашней жизни, я сейчас не говорю.