Фантастика - жанр серьёзный!.. - [4]

- Ага, и все-таки - литература «второго ряда»? Пусть и просвещая, завлекая, в сущности, витала где-то в эмпиреях и по-настоящему художественно отобразить действительность не могла? Или даже и не ставила перед собой такой цели?

Я давно уже пришел к убеждению, что ставить перед собой некую глобальную цель может лишь плохая литература. Не по качеству исполнения, а по своей изна­чальной сути. Всякое хорошее произведение прежде всего стремится рассказать о людях, о мире, в котором они живут, об их взаимоотношениях с этим миром. Не фотографически показать, пусть и с размахом, нечто, якобы имевшее место в действи­тельности или вполне допустимое в рамках жизненного правдоподобия, а именно рас­сказать, причем внятно и интересно. А это, в свою очередь, требует - внутри самого же текста - анализа предлагаемых коллизий, их осмысления, постижения глубинных связей между поступками героев - на бумаге - и реальностью как таковой. Иными словами, в хорошем произведении (не важно, к какому жанру оно принадлежит) должен соблюдаться отчетливый баланс: с одной стороны, причинно-следствен­ные отношения воспроизводимой действительности, а с другой - воображение автора. И первое, и второе - необходимо. Настоящий реализм всегда наглядно де­монстрировал это. Рассказ - анализ - обобщение. Так работали и Бальзак, и Диккенс, и Толстой, и Достоевский, и Гоголь, и Томас Манн, и Булгаков, и Гюго, и Фолкнер, и все прочие титаны реализма. Препарировали действительность, предъявляя те или иные ее ипостаси, и - размышляли, беспрерывно размышляли, используя для этого не только сложные словесные формулировки, но и сами образы своих персонажей.

- Ладно, оставим в покое реалистов. Мы начали разговор о фантастике...

Вот к ней-то я скоро и приду. Но сейчас мне важен как раз реализм, поскольку его часто путают с другой формой правдоподобного воспроизведения действи­тельности - так называемым бытописательством. Реализм - явление мировоззрен­ческого свойства. И потому требует не только анализа, но и всестороннего осмысле­ния действительности. Тогда как бытописательство ограничивается лишь формальной фиксацией происходящего, не вдаваясь в насущную проблематику. В принципе, так проще, да и безопаснее писать. В чём-то бытописательство смыкается с обыч­ным физиологическим очерком, с той только разницей, что в произведениях по­являются, как любили отмечать отечественные критики и литературоведы, «живые образы и персонажи». Но на поверку вся эта «живость» оборачивалась лишь прими­тивной, фотографической правдоподобностью, не более того. Вот почему, кстати, ни один бытописатель так и не сделался полноценным классиком литературы, любимым и читаемым по сей день, если, конечно (что было принято в советские времена), его не объявляли классиком в приказном порядке. Ибо, по большому счету, взяв за основу как творческий метод фотографическое правдоподобие, бытописательские произ­ведения так и остались в том времени, когда создавались. Если реализм возбуждал разум читателя и пытался разобраться в проблемах вечных, то бытописательство апел­лировало к сиюминутному сопереживанию, не давая ни малейшего простора для читательского воображения.

- Тогда каково, на твой взгляд, предназначение фантаста?

Предназначение фантаста - десакрализировать, демифологизировать ту действи­тельность, в которой он пребывает.

- А разве сам фантаст не создает новые мифы?

Отнюдь нет. Миф всегда обращен в прошлое, он, по сути, и является этим про­шлым. Поэтому мне становится смешно, когда говорят о какой-то «исторической правде». Ведь что это такое, если внимательно разобраться? Сочиняется сиюминут­ная сказка, наложенная на стародавний миф, - с одной лишь целью: опираясь на эту химерическую конструкцию, весьма шаткую и отнюдь не очевидную в своей основе, как бы легитимизировать нынешнее положение дел, придать им статус исторически неизбежных; то есть идет процесс сакрализации всего того, что сейчас происхо­дит, - со всеми достоинствами и недостатками.

- Но ведь пишущий на бытовые темы зачастую как раз вскрывает эти недо­статки...

Вовсе нет. Чтобы «вскрыть», необходимо прежде всего хотя бы немного от­страниться от предлагаемого материала, уяснить для себя и показать другим, что есть плохо, а что есть хорошо. Иными словами, нужно ввести в повествование не только элемент прямой оценки, но и некую систему философствования. Нужно встать «над текстом», а на подобное бытописатель не способен - у него другие цели и задачи. А вот реалист способен, и еще как! Фантасту же просто «по его природе» предназначено осмыслять и переосмыслять действительность, дабы увидеть зако­номерности, подчас всячески затеняемые, и попытаться вывести из них скрытые пока тенденции.

- Ну и каковы же эти закономерности и что за тенденции можно обнару­жить?

Мы оказались заложниками удивительного двоемыслия, расщепленного ми­ропонимания и мироощущения. В советские времена нам вбивали в головы, что с «проклятым прошлым» покончено навсегда и впереди - лишь бескрайние го­ризонты неизбежного коммунизма, который, ясное дело, снизойдет на мир исклю­чительно от нас. То есть мы в некотором роде - «богоизбранный» народ, носитель всего лучшего и передового. Надо только разделаться с врагами, еще мешающими неуклонному движению вперед. И не важно, где эти враги - вне советской систе­мы или внутри. Они есть, и их необходимо истребить. Примерно так рассуждали и фашистские идеологи, с той только разницей, что у них врагами выступали другие народы, мешающие расцветать «богоизбранным» арийцам, а у нас - собственный народ, мешающий утверждаться политической системе, для которой идея безлико­организованного стада - это всё, а судьба отдельно взятого человечка - ничто. И вот что любопытно: и фашизм, и большевизм игнорировали, по сути, реальную историю, подменяя ее ловко сочиненной ради своих сиюминутных нужд, а заодно профаниро­вали и настоящее, сразу же переходя от вымышленного прошлого к не менее вымыш­ленному будущему. Все беды и все несчастья действительной жизни оказывались как бы за скобками. Немудрено, что обе эти насквозь тоталитарные структуры должны были рано или поздно намертво схлестнуться, поскольку две идеологии, в равной мере человеконенавистнические да к тому же с претензиями на единственность в гло­бальном масштабе, мирно ужиться не могли. Страны с демократическим устрой­ством спасовали. Одного монстра в силах был одолеть только другой, равный ему, что в итоге и случилось. Демократический мир, хорошенько встряхнувшись, продолжил свое развитие в рамках существовавшей и доныне существующей Истории. А вот Со­ветский Союз, восприняв свою победу как должное, как едва ли не знамение «свыше», странным образом закуклился, самовозвеличился и, удалив какой бы то ни было исто­рический процесс из своей внутренней жизни, начал потихоньку «закисать». С «про­клятым царизмом» было наконец-то покончено, и народу было приказано неустанно мечтать о светлом будущем, которое уже «на пороге». О паскудном существовании в настоящем говорить не полагалось, ибо всем были явлены грандиозные стройки и свершения, отчетливо намекавшие: светлое Завтра уже началось, «нынешнее по­коление советских людей будет жить при коммунизме». В итоге подавляющая часть населения страны превратилась в эдаких «Иванов, не помнящих своего родства», с обесцененным, почти несуществующим настоящим и неким сказочным, воистину чудесным грядущим, должным это самое настоящее полностью заменить. А как след­ствие - ни подлинного прошлого, ни подлинного настоящего, ни реально осязаемого, обоснованного будущего. Когда-то в школе нам преподавали предмет - «Общество­ведение». Так вот, дегенеративная беспомощность идеологических построений, лежа­щих в его основе, была просто вопиющей. Даже школьники со смехом относились к данной дисциплине.