Фантариум - [5]

А из подвала выглядывала баба Верониха, молчаливо покачивая головой.

Бунт Веронихи

Когда десять лет назад Веронихе дали однокомнатную секцию, на третьем этаже в новом девятиэтажном доме, что напротив Фантариума, она вселилась туда не одна, а со своими постояльцами. При каждом звонке в дверь они испуганно вздрагивали и, понимающе взглянув на хозяйку, разбегались кто-куда: одни прятались под кровать, другие шмыгали в приоткрытую на этот случай дверцу шкафа, где на вешалке аккуратно висели два поношенных платья, плащ и старое пальто с барашковым воротником.

Впрочем, звонили к Веронихе редко: старуху считали малость тронутой. В самом деле, какой нормальный человек будет держать в однокомнатной секции такое скопище жильцов, от которых вонь и грязь по всему дому.

Длинное коричневое лицо Веронихи обрамляли прямые волосы до плеч цвета мерзлой земли, припорошенной инеем, зато фигура, хотя порой и перекашивалась радикулитом, не утратила стройность. Поэтому издали ее можно было принять за девчонку, напялившую седой парик. Вероятно, какой-нибудь поэт, угадавший в ней бывшую красавицу, и сочинил небылицу о том, что приходят к Веронихе письма от погибшего жениха. На самом же деле, кроме извещений, напоминающих о квартирной плате, она ничего не получала.

День Веронихи в новой квартире начинался с того, что она выходила на балкон и крошила вниз, на асфальт, хлеб, просо, семечки. Тут же откуда-то с неба падали голуби и, уютно гулькая, рассеивались на дорожке перед домом. К ним подскакивали драчливые воробьи. Птицы склевывали корм и улетали.

Тогда Верониха шла в магазин. Тщательно пересчитав пенсионные гроши, покупала две бутылки молока, граммов триста творогу и с полкило дешевой ливерной колбасы для квартирантов. Накормив их, заодно завтракала и сама, а потом брала в охапку дюжину половичков и спускалась вытряхивать их. Почему-то все считали, что это было ее любимым занятием.

Надежды на спокойную старость понемногу отлетали, как листья с осенних деревьев: в ее комнатушке становилось все теснее и теснее. И как они ухитрялись находить ее даже здесь, на третьем этаже? В дверь вечно кто-нибудь терся, скребся, и она была не в силах прогнать бездомного. Но когда у кого-нибудь из ее постояльцев появлялись малыши, безжалостно топила их еще слепыми — к чему плодить несчастных!

Капризы и привычки жильцов были понятны ей, она старалась быть терпимой к каждому. В самом деле, что может быть горше предательства друга? Лохматой болонке Айре, аристократке и привереднице, прощались все прихоти, стоило вспомнить о том, как длинноногая дочь соседа безжалостно выдворила ее из дому лишь потому, что захотела вдруг приобрести королевского пуделя.

Невеселая биография была и у Черныша с лукавыми глазами. Шпиц имел гнусную привычку грызть ножки полированной мебели, за что и пострадал подобно болонке.

А Дымка, еще будучи младенцем, ввела в заблуждение целую семью по поводу своей родословной, к тому же нечаянно разбила хрустальную вазу — и тоже оказалась за порогом. Прежде, чем избавиться от кошки, хозяева раза три увозили ее за город, однако все три раза Дымка преданно возвращалась домой. Тогда ее просто перестали пускать на порог, и Верониха приютила кошку, у которой оказалось неожиданное дарование: забравшись по дверному косяку вверх, она лапой нажимала кнопку звонка, извещая о своем прибытии.

Еще жили у Веронихи два кота-близнеца, несчастные уже потому, что родились черными.

Словом, ее приемышей никто не любил. Были среди них и одноглазые, и хромые. И чувство ненависти за свои неудобства переплеталось у Веронихи с острой жалостью к этим несчастным. Принимая нового жильца, она давала себе зарок, что это последний, но нарушала его всякий раз, когда встречалась с глазами бездомного пса или нищей кошки. Четырехпалое семейство катастрофически росло. Все ничего, живи она в старом доме, но в этом были свои законы, и она тревожно ощущала их присутствие.

Кроме блох и забот, жильцы порой приносили ей минуты веселья. Кошки и собаки странным образом уживались друг с другом, и порой ее до слез трогала заботливость, с какой пес Драный Бок вылизывал шерстку пушистой кошечки Муфты, а Черныш вдруг начинал заигрывать с котами-близнецами.

Был холодный предснежный день, когда ее подопечные, мурлыча и повизгивая от удовольствия, грели лапы у батареи парового отопления. Верониха сидела тут же, довязывая чулок, и в ее старую голову лезли всякие причудливые мысли. Тьфу! — сплюнула она, вообразив, как было бы чудесно, если бы каждый ее зверь заимел парашютик, уцепившись за который можно было бы прямо с балкона третьего этажа плавно спускаться вниз, а не бежать, замирая от страха, что вот-вот откроется чья-нибудь дверь и в тебя плеснут водой или, чего доброго, дадут башмаком под хвост.

Вой ветра за окном принес ей воспоминания о погибшем в шторм на рыбацком баркасе Иване, от которого она вроде бы получала письма. И придумают же люди! За всю их двухлетнюю дружбу Иван и записочки-то ни разу не написал, куда уж там до вестей с того света.

Долгий, настойчивый звонок прервал ее размышления. Звери вмиг очутились в шкафу и под кроватью. Верониха встала, отложила вязанье в мисочку и пошла открывать. На пороге стоял человек с красным от холода носом. Он протянул ей какую-то бумагу, молча развернулся и ушел.