Фанфики - [17]

Уф! Аж вспотел. Не Вий. Поскольку — баба.

Я всегда радовался, обнаружив обнажённую женщину. Даже под одеждой. Но в этот раз особенно приятно: начальник малороссийских гномов мне тут… не очень.

Берём «бритву Оккама» и отмахиваемся. Во все стороны от всякой нечисти.

Хотя какая-то сюда же всунулась! Я же кого-то Псалтырью бил! Что-то ж ведь гремело и падало. Что-то отреагировало на мои мускульные усилия.

О! И здесь есть реакция. «Здесь» — в смысле — «там». Откуда растут эти ноги. В смысле — на мои мускульные усилия. Очень даже не сильные усилия. Одними, знаете ли, пальчиками. Даже, если быть точным, просто одним пальчиком.

«— Хочешь, я научу тебя жизни? По простому, на пальцах? Видишь средний?».

Вот где-то как-то… Потихоньку-полегоньку… Только способствуя и споспешествуя… предлагая и предполагая… поглаживая и завораживая… рекомендуя и ракомдуя… Нет! Этого не надо! Несвоевременно… пока…

Оп-па! А обморок у предполагаемой «доны Анны» уже закончился.

Дону Жуану было легче — он хоть что-то видел:

   «Ее совсем не видно

   Под этим вдовьим черным покрывалом,

   Чуть узенькую пятку я заметил».

А я только на слух — дыхание изменилось, чуть дёрнулось, сдвинулось тело. А остальное — пресловутое мужское воображение. По русской классике, по Пушкину:

   «Довольно с вас. У вас воображенье

   В минуту дорисует остальное;

   Оно у нас проворней живописца,

   Вам все равно, с чего бы ни начать,

   С бровей ли, с ног ли».

В полной темноте, у гроба её мужа, среди бесов, чертей и нежити, после столь сильного стресса, столь интимно ласкать женщину… «С чего бы ни начать».

Гениальное пушкинское описание начала процесса, естественно переходит к завершению в виде «Песни о Соколе»:

   «Летай иль ползай — конец известен:

   На землю ляжешь, там трахать будут».

Она уже лежит. На земле. Может и мне пора…? Пока она ещё не пришла в себя полностью — в темноте это происходит медленнее. Такое… пограничное состояние.

Она уже чувствует, но не осознаёт. Чуть откинула в сторону ножку, чуть повернулась. Дыхание становится глубже, ритмичнее. А вот и первый, чуть слышный вздох-стон. Чуть потянулась, изгибаясь…

Но ведь не отталкивает! Не сжимает колени, не кричит. Дышит, постанывает, тело её начинает двигаться. В такт моим движениями, навстречу моему пальцу. Темп нарастает, тон звуков повышается.

Звучит… повторяется… продолжается… тянется…

Да сколько ж оно будет тянуться?! Что-то мне скучно стало. Как-то оно… не переходит в новое качество. Год поста так подействовал? Или обстановка? А может, она и вообще не умеет? Как у неё с мужем-то было — я ж не знаю.

А вот то, что она переходит к осознанию действительности — плохо.

Восприятие, понимание, запоминание… Потом будет болтовня со слугами… Утром она поделиться с горничной, в обед об этом будут кричать на торгу… Ночевать я буду у светлого князя в порубе. По статье: «совращение беззащитной вдовицы».

Глава 224

Я осторожно, замедленно вынимаю руку, чуть прижимаю чувствительные места напоследок и… рывком откатываюсь к стенке.

По технологии из «Момента истины» наклоняюсь к земле и издаю стон в сторону. Потом начинаю беспорядочно и невнятно бормотать:

— О Господи!… Ой моя бедная голова… где я?!… а что случилось?… почему так темно?… Боже! Я ослеп!… Ничего не вижу!… Здесь кто-нибудь есть?… Демоны!… Демоны заворовали!… Кто-нибудь!… Люди добрые!… Отзовитесь!… Анна! Боярыня Анна Дормидонтовна! Ты где? Ты живая?!

Она, невидимая в темноте подземелья, молчит. Довольно долго молчит. Приходит в себя, переживает свои впечатления, успокаивается. Я уже начинаю нервничать, когда слышу её голосок:

— Ах! Боярич Иван! Я — тута. А чего тута было?! А чего свету нету?

Сначала она только изображает волнение. Но неясность ситуации пробивается сквозь её любопытство и ожидание продолжения. В голосе прорезаются тревожные нотки.

— Почему камни вокруг? Что-то случилось? Нас завалило?!

— Анна, давайте-ка выбираться отсюда. В темноте сидеть — без толку. Ползи на мой голос.

Она чем-то шуршит, ойкает, слышен треск рвущейся ткани.

— Иван, ты где?

— Да тут я, у стенки сижу.

Я протягиваю вперёд в темноту руку на её голос.

Да что ж это она со всех сторон голая?! Под моей ладонью обнаруживается её голое плечо.

— Ой! Это ты?

— Да, блин, это я. Кому ещё тут быть? А чего ты без платья?

— Вот ещё! Я — в платье. Только я на подол наступила, а оно и порвалось.

Ниже плеча обнаруживается её рука, которой она придерживает порвавшееся платье. Пока идёт обмен репликами, моя рука чуть сдвигается. Следуя границе ткани. Которая тоже начинает опускаться вслед за движением её ладони.

Ишь, забавница.

Любопытствует. Дразнится. Провоцирует.

Мы стоим на коленях в полной темноте. Меня здесь, вроде бы, и нет — не видно. И эта невидимость создаёт иллюзию…

Чего? Безопасности? Допустимости? Анонимности? «Я — не Федя, я — Вася»?

Моя ладонь сползла ей на грудь. Прикоснулась, накрыла, приподняла. И — сжала. Она, ахнув, отдёргивается. И — возвращается. Прямо мне в ладонь.

Ух какая… любопытная! Глажу ей свод, сосок, постепенно усиливая сжатие, меняя манеру хвата и направление.

Ванька! Стоять! Так я и так уже… стою. Назад! Сейчас у тебя крышу снесёт! Сейчас ты эту… бедную вдовицу прямо на полу разложишь и отымеешь. А потом будешь хлебать… социально-феодальные последствия безудержного бабского трёпа по теме: «неузаконенные половые контакты».