Фанфан-Капкан - [7]
Беспалый
Ox и медведя развелось в этом году, ох и развелось! И откуда их столько взялось в один-то год? Сбежались с других мест, что ли? Как клопы, например. Их в одном доме чем-нибудь посыплешь, они в другой кидаются и кусаются, изголодавшиеся по свежей кровушке, с еще большим остервенением.
А может, просто год такой урожайный на медведя выдался? Бывают же года урожайные на морковку, на клубнику. Почему же не может быть на медведя? Трех коров задрали, шутка сказать. Вроде и меры предпринимали всякие: перестали выгонять буренок на дальние летние пастбища, на старые пожни, стали держать их в прилесках да кулигах, навязали им на шеи колоколец, чтобы отпугивали медвежью братию. Теперь не стадо — колокольный оркестр, сопровождаемый мычаньем. Пастушьего голоса теперь не слышно — все перебивает разноголосье бубенцов.
И что бы вы думали! Не помогло. Только оплошает какая-нибудь рогатая Ласточка или Певунья, сунется в клеверный травостой, впадающий углом в лес, и пожалуйста — из-за куста на нее вываливается громадный и могучий хозяин леса. Только бубенчик последний раз звякнет, и все — нет коровенки!
А уж в лесу самом и говорить нечего, сплошные страхи. Особенно под осень, когда пошла, повалила ягода, грибы да прочая благодать. Народ хлынул в чащу за таежными дарами с кузовами, с пестерями. И нате вам! То тут, то там следы медведя, помет, а то и сама морда лохматая из-за дерева высунется. Тогда крику, визгу — не приведи господи, баба в одну сторону, мишка в другую — не известно, кто кого больше испугался. Чего уж говорить о неподготовленном и темном лесном обитателе. А уж рассказов, да приврут еще…
Бабка Калинична кудахтала в деревенском магазине:
— Ой, женочки, вот беда-то, ведь чуть меня ушкуй-от не заломал, анчехрист.
Была бабка худа до крайности, низкоросла и костиста, и народ поэтому сомневался.
— Нужна ты ему очень, Аграфена Калинична, он бы кого помасластей избрал для продовольствия.
Но Калинична шуток не воспринимала, видимо и впрямь перенесла серьезную стычку с лесным хищником, рассказывала:
— За малиной вчерась пошла, женочки, в Бревенник. В куст-от залезла, копошусь в ем, а малин-та ядреняшша, хорошашша, стрась, увлеклась я, ягоды кладу да кладу в туесок. Потом слышу, о! Кто-то в кусту-то с другой-от стороны шамкат. А я и вниманья-то не обрашшаю, думаю, Васька Беляев, хто ешшо, он намедни собирался в Бревенник-от, кладу да кладу, ем да ем.
Тут Калинична заговорила вкрадчиво, глаза зазыркали по сторонам. Народ в очереди замер, приготовился к кровавой развязке.
— А Васька-то все ко мне да ко мне, ближе да ближе, думаю, чичас физию высунет, дак и поздоровкаюсь с ним.
И бабка замолчала, поправила платочек. Народ взвыл, народ желал кульминации. Все понимали уж, что «физия» будет не Васьки Беляева. И Калинична все сделала как надо. Она переложила матерчатую авоську на локоток, выставила вперед, как страшные когти, сухонькие свои пальчики и продолжила с леденящей душу интонацией, причем жуть в этой интонации нарастала с каждым словом.
— Ну он и высунул мордию-то свою, змей, высунул и смотрит на меня, глазами хлопает. Рыло — во! — Калинична расставила руки во всю ширину. — Приблазнилось сперва-та — леший-батюшко, а перекреститься не могу, руки отнялись. Нет, женочки, гляжу — у того-то, у лешака-та, физия человеческая должна быть, так, кто видел, дак бают, а тут-то — эко шерсти-то, ведмедь, гляжу. Я ка-ак завижжу, женочки. — И Калинична в этом месте действительно звонко взвизгнула, отчего все еще больше напугались, а кто-то нервно хохотнул. — А он, радемой-от, как взнялся на задни лапы-то да надо мной-то пакши-то свои вытянул, дак я так и пала, думала — вот смертушка-та мне и встретилась.
Бабка замолчала, мелко перекрестилась, встревоженный за нее народ стал интересоваться:
— Не тяпнул он тебя, Калинична?
Хотя народ, конечно, понимал, что если бы это произошло, то беседа эта вряд ли бы состоялась и на бабке были бы надеты не сандалеты, как сейчас, а, скорее всего, тапочки белого цвета.
— Не-е, гляжу, а уж и нету его, паразитика, только в лесу стрешшало.
Феофан Павловский в этом году работал на сальнице. Что такое сальница? Это внушительных размеров сарай, в котором принималась и обрабатывалась добытая рыбаками на тонях нерпа, морской заяц-лахтак.
Сальница стояла на морском берегу сразу за деревней. В деревне ее ставить нельзя было: обработка морского зверя дело вонючее, тяжелый, приторный запах всегда стоял вокруг сальницы плотной стеной.
Феофан пошел на эту работу поневоле. Еще в начале лета крепко приболела мать — Домна Павловна, а он — единственный сын, куда тут деваться, пришлось отказаться от сельдяной и семужьей путины и быть возле матери. Председатель в ситуацию вошел, сказал: «Бери сальницу», — оказал таким вот образом доверие. В общем, все ничего, и Феофан не чуждался никакой работы — это подтвердит каждый, но здесь — больно уж замарашиста. Идешь по берегу домой и чувствуешь сам — воняет от тебя, как от ропака — нерпичьей тушки. Но переболеет же мать, поднимется в конце концов — женщина крепкая, и тогда снова — вольный воздух дальних тонь, веселый и дикий морской берег, серебряная семужка… В общем, он верил во временность своего нового занятия и не унывал…
