Фандом - [78]

– Как только повстанцы займут «Скотобойню», мы должны следовать плану – найти канализационный люк и сбежать по трубам. Тогда нас, может, и не пристрелят.

– А как же Кейти?

– Не знаю, – виновато отвечает Нейт.

– Если мы сбежим, её убьют. И… и…

– И что ещё?

– И как же дефы? Гемы так с нами обращались…

– Значит, ты примкнула к повстанцам?

– Я этого не говорила, – мрачно отвечаю я, покусывая нижнюю губу. – Но если мы не можем завершить эту историю как положено, если не можем вернуться домой, давай подумаем, как наладить здесь жизнь. – В голове вертится ещё одна строчка из детского стихотворения: «…ружья, камни и палки – всё есть». Может, я и принесу дефам надежду, даже если меня не повесят в Колизее. Может, революция начнётся как-то по-другому.

Голос Нейта звучит испуганно, и я возвращаюсь с небес на землю.

– Виола, ты что? Даже не говори такого! Конечно, мы попадём домой!

Интересно – как? Как мы туда попадём? Мне хочется крикнуть эти слова Нейту, заставить его понять. Как мы попадём теперь домой? Уиллоу любит Элис, а не меня. За один день этого не изменить! Но если я скажу об этом Нейту, он, чего доброго, расплачется. И я просто смотрю на звёзды, которые неподвижно висят где-то там в вышине, несмотря на ужасный ветер и полёт машин по ночному городу.

– Я соскучился по родителям, – грустно говорит Нейт.

– Я тоже.

– И по еде.

– И по нормальной кровати, – вторю я в ответ.

Нейт вдруг останавливает на мне серьёзный взгляд.

– Виола!

– Что?

– Тебе снятся странные сны?

– Только такие и снятся, – киваю я.

– Нет, я хочу сказать, безумно странные сны, где слышатся голоса и ты знаешь, чьи это голоса.

– Ты слышал голоса родителей?

– Да! – радостно восклицает Нейт. – И они говорят что-то вроде «проснись, Джонатан, проснись. Ты можешь, у тебя получится».

Я снова утвердительно киваю.

– Ещё мне иногда снятся запахи больницы.

Нейт обкусывает заусенцы вокруг ногтей, попадая пальцами по губам, когда грузовик подпрыгивает на кочках.

– А может, это и есть сон? И сейчас мы спим?

Лучше бы Нейт этого не говорил. Эта мысль терзает меня с тех пор, как мы оказались в чужом мире, но у меня не хватает сил её обдумать, и я только пытаюсь не сойти с ума. Глядя на звёзды, я думаю о Земле – о нашей Земле. Неужели наша планета где-то там, среди этих холодных светил?

– Сон… Как будто мы в такой особой коме?

– Примерно.

Наверное, пора рассказать Нейту о попискивании больничных аппаратов, о сказках, которые мне читает во сне папа, о моём красном поясе и кровавой цепи от пуль на теле Розы? И ещё о грязном геме Франкенштейна и о дубликатах. Но от этих мыслей у меня болит голова. Ветер без устали дует мне в лоб и пробирается под одежду, и я решаю отложить этот разговор. Если это сон, то чертовски страшный и странный.

Грузовик тормозит, и я отбрасываю грустные мысли о снах. Мы медленно въезжаем в переулок и останавливаемся, зажатые полуразрушенными кирпичными стенами. Над головой у нас на бельевой верёвке сушатся чьи-то вещи, и звёзд больше не видно.

– Какая машина! – восхищённо вздыхает Нейт.

– Хочешь такую на день рождения?

– Да ладно. Уж лучше что-нибудь спортивное. – Нейт похлопывает по металлическому борту грузовичка. – Без обид, договорились?

На меня веет горячим воздухом: приближаются ховеркрафты, поднимая в воздух пыль и частички грязи. Повстанцы сходят на землю, проверяют оружие и тихо переговариваются. Эша нигде не видно: его «Хаммер» где-то застрял.

Торн хлопает дверцей и вытаскивает меня с моего насеста, больно задев моей ногой о металлическую стенку кузова.

– Будешь у нас канарейкой, – торжественно объявляет он.

– Кем? – У меня кружится голова, будто я сошла с карусели.

– Ну знаешь, в стародавние времена, ещё до гемов, когда люди были просто людьми, они запускали в шахту канареек, чтобы проверить, нет ли там ядовитых газов.

У меня, наверное, на лице написано, что я ничего не понимаю, и Торн сердито объясняет:

– Пойдёшь первой. Идея была твоя. Если что, сама расплатишься за ошибку. Притворишься одной из девчонок, которые подают напитки. А вот это добавишь гемам в бокалы. – Торн вкладывает мне в руку пузырёк с ядовито-жёлтой жидкостью. – У тебя десять минут. Потом мы выбьем двери и окна и войдём. Продержись до нашего прихода, понятно?

Я мысленно перебираю все известные мне ругательства. В каноне первой пошла Саскья – проскользнула мимо охраны, подлила гемам снотворного и вызвала повстанцев. Она справилась меньше чем за десять минут. У меня так не получится.

Торн взъерошивает Нейту волосы.

– А сбежишь, Виола, или выдашь нас – я этому птенчику лично голову сверну.

Саскья решительно идёт к нам:

– Пусти меня первой, Торн. Она только всё испортит, как всегда.

Покачав головой, Торн вытаскивает из багажника пулемёт.

– Давай посмотрим, на что способна наша крошка цветок.

– На что… Ей всего семнадцать! – Она хватает Торна за руку и просит: – Пожалуйста, пусти меня!

Странно. Саскья никогда так за меня не волновалась. У меня на глаза наворачиваются слёзы, словно мне опять восемь лет, я упала с велосипеда и шла домой две мили с разбитыми коленками, а при виде мамы разрыдалась.

Но Торна просьбы не трогают.