Фамильная честь Вустеров - [3]

     Я всегда готов  услужить  любимой  тетке, но на сей  раз  был  вынужден объявить  nolle  prosequi [1],   как выразился бы  Дживс.  Его  послепохмельные эликсиры поистине чудодейственны, но, даже приняв их, вы не в состоянии трясти головой.

     – Голову я даже повернуть не могу. Во всяком случае, сегодня.

     Она с осуждением выгнула правую бровь.

     – Ах  вот,  значит,  как?  Предположим,  твоя гнусная невоздержанность лишила тебя способности владеть головой, но нос-то ты сморщить в состоянии?

     – Это пожалуйста.

     – Тогда  действуй. И  непременно фыркни. Громко  и  презрительно.  Да, главное не забудь: скажи, что корова слишком молода.

     – Зачем?

     – Понятия  не  имею.  Наверное,  для серебряного изделия  это  большой изъян.

     Она внимательно вгляделась в мое серое, как у покойника, лицо.

     – Итак, мой птенчик вчера опять  прожигал  жизнь?  Удивительное  дело! Каждый раз, как  я  тебя вижу, ты страдаешь  от  жестокого похмелья. Неужели пьянствуешь беспробудно? Может быть, даже во сне пьешь?

     Я возмутился:

     – Обижаете,  тетенька.  Я  напиваюсь  только  по  особо  торжественным случаям. Обычно я  очень  умерен: два-три  коктейля,  бокал вина за  обедом, может быть, рюмка ликера с кофе – вот все, что  позволяет  себе ваш Бертрам Вустер. Но вчера вечером я устроил мальчишник для Гасси Финк–Ноттла.

     – Ах вот оно что, мальчишник. – Она рассмеялась –  несколько громче, чем хотелось бы, учитывая мое  болезненное  состояние;  впрочем, тетушка моя дама своеобразная: от ее хохота  штукатурка  с потолка осыпается. – Да  еще для  Виски-Боттла! Кто  бы мог  подумать!  Ну и  как вел  себя наш  любитель тритонов?

     – Разошелся – не остановить.

     – Неужели даже спич произнес на этой вашей оргии?

     – Произнес.   Я  сам   удивился.  Думал,   будет  краснеть,   мямлить, отнекиваться,  однако  ничего  подобного.  Мы  выпили  за  его  здоровье, он поднимается, невозмутимый, как нашпигованный салом  жареный  фазан,  –  это сравнение Анатоля, – и буквально завораживает нас своим красноречием.

     – Надо полагать, еле на ногах держался?

     – Напротив, был возмутительно трезв.

     – Приятно слышать о такой перемене.

     Мы мысленно перенеслись  в  тот летний день в  ее  имении в Вустершире, когда  Гасси,  не упустивший случая нагрузиться выше ватерлинии,  поздравлял юных питомцев средней школы из Маркет–Снодсбери  на  церемонии  вручения  им ежегодных наград.

     Когда я  хочу рассказать анекдот  о человеке, который уже фигурировал в моих историях,  я вечно затрудняюсь, не зная, сколько  именно сведений о нем следует сообщить, предваряя свою историю. Этот  вопрос требует всестороннего рассмотрения.  Вот,  например,   сейчас:  если  я  буду  считать,  что  моим слушателям  все  известно  о Гасси Финк-Ноттле,  те,  кого  не  было в нашей компании в первый раз, мало что  поймут. С другой стороны, если я для начала попытаюсь изложить историю жизни моего героя томах эдак  в десяти, слышавшие меня  раньше  начнут  давиться  зевотой  и  роптать, дескать, знаем,  знаем, переходи к  сути.  По-моему,  единственный  выход  – побыстрее оттараторить самое  важное  для непосвященных и с извиняющейся  улыбкой  развести  руками перед остальными – вы уж, пожалуйста, потерпите минуту-другую, поболтайте о чем-нибудь забавном, я мигом закруглюсь.

      Так  вот,  вышеупомянутый Гасси  –  мой  приятель;  достигнув  зрелого возраста, он похоронил себя в  деревенской  глуши и посвятил все свое  время изучению тритонов, держал этих тварей  в  аквариуме и буквально не сводил  с них глаз, наблюдая за их повадками. Вы бы назвали его  убежденным анахоретом – может  быть,  вам  знакомо  это  слово – и попали бы в яблочко. Даже при самом буйном  воображении невозможно себе  представить, что этот чудак не от мира сего  способен шептать нежные слова  признания в розовое  девичье ушко, дарить обручальные кольца  и покупать разрешение  на венчание в  церкви.  Но Любовь коварна. Увидев в один прекрасный день Мадлен Бассет, он втрескался в нее  как  последний  идиот,  послал  уединенную  жизнь  к  чертям,  бросился ухаживать за Мадлен  и  после многочисленных злоключений добился взаимности, так что теперь  ему  в скором  времени  предстоит натянуть клетчатые  брюки, воткнуть в петлицу гардению и предстать с этой мерзкой девицей пред алтарем.

     Я называю  эту девицу мерзкой, потому  что она и  вправду омерзительна. Вустеры  славятся  рыцарским  отношением  к  женщине,  но  лицемерить  мы неспособны.  Вздорная,   кислая,  сентиментальная  дурочка,  без  конца  томно закатывает глазки  и сюсюкает, голова  набита опилками, послушали бы вы, что она несет  о зайцах и  звездах. Помнится,  уверяла меня как-то  раз, что  на самом  деле  зайцы – это гномы из свиты  какой-то  там  феи,  а  звезды  – ромашки, растущие на небе у Господа. Чушь собачья, конечно. Никакие зайцы не гномы, а звезды – не ромашки.

     Тетя Далия снова раскатилась  своим  басовитым смехом – воспоминание о речи Гасси перед питомцами школы в Маркет-Снодсбери неизменно вызывало у нее приступ веселья.