Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! - [3]

— Голову я даже повернуть не могу. Во всяком случае, сегодня.

Она с осуждением выгнула правую бровь.

— Ах вот, значит, как? Предположим, твоя гнусная невоздержанность лишила тебя способности владеть головой, но нос-то ты сморщить в состоянии?

— Это пожалуйста.

— Тогда действуй. И непременно фыркни. Громко и презрительно. Да, главное не забудь: скажи, что корова слишком молода.

— Зачем?

— Понятия не имею. Наверное, для серебряного изделия это большой изъян.

Она внимательно вгляделась в мое серое, как у покойника, лицо.

— Итак, мой птенчик вчера опять прожигал жизнь? Удивительное дело! Каждый раз, как я тебя вижу, ты страдаешь от жестокого похмелья. Неужели пьянствуешь беспробудно? Может быть, даже во сне пьешь?

Я возмутился:

— Обижаете, тетенька. Я напиваюсь только по особо торжественным случаям. Обычно я очень умерен: два-три коктейля, бокал вина за обедом, может быть, рюмка ликера с кофе — вот все, что позволяет себе ваш Бертрам Вустер. Но вчера вечером я устроил мальчишник для Гасси Финк-Ноттла.

— Ах вот оно что, мальчишник. — Она рассмеялась — несколько громче, чем хотелось бы, учитывая мое болезненное состояние; впрочем, тетушка моя дама своеобразная: от ее хохота штукатурка с потолка осыпается. — Да еще для Виски-Боттла! Кто бы мог подумать! Ну и как вел себя наш любитель тритонов?

— Разошелся — не остановить.

— Неужели даже спич произнес на этой вашей оргии?

— Произнес. Я сам удивился. Думал, будет краснеть, мямлить, отнекиваться, однако ничего подобного. Мы выпили за его здоровье, он поднимается, невозмутимый, как нашпигованный салом жареный фазан, — это сравнение Анатоля, — и буквально завораживает нас своим красноречием.

— Надо полагать, еле на ногах держался?

— Напротив, был возмутительно трезв.

— Приятно слышать о такой перемене.

Мы мысленно перенеслись в тот летний день в ее имении в Вустершире, когда Гасси, не упустивший случая нагрузиться выше ватерлинии, поздравлял юных питомцев средней школы из Маркет-Снодсбери на церемонии вручения им ежегодных наград.

Когда я хочу рассказать анекдот о человеке, который уже фигурировал в моих историях, я вечно затрудняюсь: что именно следует сообщить о нем, предваряя свое повествование. Этот вопрос требует всестороннего рассмотрения. Вот, например, сейчас: если я буду считать, что моим слушателям все известно о Гасси Финк-Ноттле, те, кого не было в нашей компании в первый раз, мало что поймут. С другой стороны, если я для начала попытаюсь изложить историю жизни моего героя томах эдак в десяти, слышавшие меня раньше начнут давиться зевотой и роптать, дескать, знаем, знаем, переходи к сути. По-моему, единственный выход — побыстрее оттараторить самое важное для непосвященных и с извиняющейся улыбкой развести руками перед остальными — вы уж, пожалуйста, потерпите минуту-другую, поболтайте о чем-нибудь забавном, я мигом закруглюсь.

Так вот, вышеупомянутый Гасси — мой приятель; достигнув зрелого возраста, он похоронил себя в деревенской глуши и посвятил все свое время изучению тритонов, держал этих тварей в аквариуме и буквально не сводил с них глаз, наблюдая за их повадками. Вы бы назвали его убежденным анахоретом — может быть, вам знакомо это слово — и попали бы в яблочко. Даже при самом буйном воображении невозможно себе представить, что этот чудак не от мира сего способен шептать нежные слова признания в розовое девичье ушко, дарить обручальные кольца и покупать разрешение на венчание в церкви. Но Любовь коварна. Увидев в один прекрасный день Мадлен Бассет, он втрескался в нее как последний идиот, послал уединенную жизнь к чертям, бросился ухаживать за Мадлен и после многочисленных злоключений добился взаимности, так что теперь ему в скором времени предстоит натянуть клетчатые брюки, воткнуть в петлицу гардению и предстать с этой мерзкой девицей пред алтарем.

Я называю эту девицу мерзкой, потому что она и вправду омерзительна. Бустеры славятся рыцарским отношением к женщине, но лицемерить мы не способны. Вздорная, кислая, сентиментальная дурочка, без конца томно закатывает глазки и сюсюкает, голова набита опилками, послушали бы вы, что она несет о зайцах и звездах. Помнится, уверяла меня как-то раз, что на самом деле зайцы — это гномы из свиты какой-то там феи, а звезды — ромашки, растущие на небе у Господа. Чушь собачья, конечно. Никакие зайцы не гномы, а звезды — не ромашки.

Тетя Далия снова раскатилась своим басовитым смехом — воспоминание о речи Гасси перед питомцами школы в Маркет-Снодсбери неизменно вызывало у нее приступ веселья.

— Ох уж этот наш Виски-Боттл! Кстати, где он сейчас?

— Гостит в поместье папаши Бассета, Тотли-Тауэрсе, это в Тотли, в графстве Глостершир. Вернулся туда сегодня утром. Венчание будет проходить в местной церкви.

— Ты поедешь?

— Сохрани Господь!

— Понимаю, тебе было бы тяжело. Ведь ты влюблен в эту барышню.

Я вытаращил глаза:

— Влюблен? В кретинку, которая убеждена, что всякий раз, как какая-нибудь волшебница высморкается, на свет рождается младенец?

— Ну, не знаю. Однако же ты был с ней помолвлен, это всем известно.

— Ровно пять минут, и то по недоразумению. — Я был страшно уязвлен. — Дражайшая тетушка, вам отлично известна подоплека этой гнусной истории.