Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! - [164]

Все это время я безуспешно пытался прорваться к ее слуху со своей репликой, смысл которой заключался в том, что нет резона выезжать, когда тебя уже обскакали, но только с третьего раза мне удалось добиться внимания тетушки.

— Дело — труба, — попробовал я выразиться иначе. Казалось, она была удивлена, как будто эта мысль раньше не приходила ей в голову.

— Труба?

— Разве нет?

— С чего ты взял? Ты же слышал, она сказала, что собирается победить в честной борьбе, поэтому отвергла потуги искусителя и вышвырнула его поганой метлой, а быть вышвырнутым подобным образом вдвойне неприятно. Бингли раздавлен.

— Он еще внесет свою лепту.

— Детский лепет.

— Не «лепет», а «лепту», что совсем не одно и то же. Думаю, Бингли оправится после нанесенного ему сокрушительного поражения. Что, если он продаст клубную книгу со всей заложенной в ней взрывчаткой «Маркет-снодсберийскому Аргусу»?

Я имел в виду влиятельную газету, которая из кожи вон лезет, чтобы очернить консерваторов, и охотится за жареными фактами, заставляя людей консервативных взглядов чувствовать себя как под микроскопом. Если бы она взялась публиковать в каждом номере подробности о прошлом Медяка, то, безусловно, устроила бы его кандидатуре кислородное голодание.

Я недвусмысленным образом заявил об этом ближайшей родственнице. Я бы добавил, что, может быть, теперь с ее лица все же сойдет наконец глупая улыбка, но в этом не было нужды. Она сразу оценила правоту моих слов, и у нее вырвалось смачное охотничье ругательство. Она вытаращилась на меня в неприкрытом смятении, словно по неосторожности надкусила протухшую устрицу.

— Мне это раньше и в голову не приходило!

— Так задумайтесь сейчас.

— Репортерские ищейки ни перед чем не остановятся.

— Они обнаглели просто до небес.

— Ты, кажется, говорил, что Медяк сидел в тюрьме?

— Я говорил, что его всегда заметали во время межуниверситетских гребных гонок. И разумеется, в вечер регби.

— Что это еще за вечер регби?

— Традиционная встреча регбийных команд Оксфордского и Кембриджского университетов. Многие повесы приходят тогда в еще больший раж, чем в праздник гребных гонок. В том числе и Медяк.

— Он действительно попадал в тюрьму?

— Неизменно. Благодаря стойкой привычке срывать каски с полицейских. Наутро, после уплаты штрафа, его выпускали, но ночь он определенно проводил на нарах.

Без сомнения, мне удалось убедить тетю Далию, что положение нешуточное. Она взвизгнула, словно такса, которой наступили на лапу, и ее румянец приобрел сизый оттенок, как всегда в минуты сильного волнения.

— Пиши пропало!

— Согласен, положение серьезное.

— Серьезное?! Да стоит только пройти слуху о таких шалостях Медяка, и от него отвернутся все избиратели. Медяку крышка.

— А вы не думаете, что они могут простить его, потому что тогда в нем бурлила молодая кровь?

— Исключено. Плевать они хотели на его кровь. Ты не знаешь здешний народ. В основном это нонконформисты, придерживающиеся моральных заповедей, которые отпугнули бы своей суровостью самого Торквемаду.

— Торквемаду?

— Такой испанский инквизитор.

— А, тот Торквемада.

— А сколько, ты думаешь, их всего было?

Я согласился, что это действительно редкая фамилия, и она продолжила:

— Мы должны действовать!

— Как?

— Вернее, действовать должен ты. Ты должен пойти к этому человеку и уговорить его.

Я хмыкнул. Я сомневался, что на такого корыстолюбивого человека, как Бингли, могут подействовать уговоры.

— Что я ему скажу?

— Ты найдешь что сказать.

— Найду?

— Взывай к его лучшим чувствам.

— У него их нет.

— Не упрямься, Берти. Что за дурацкая привычка всегда спорить. Ты ведь хочешь помочь Медяку?

— О чем разговор.

— Вот и славно.

Если уж тетушка приняла какое-то решение, обжалованию оно не подлежит. Я направился к выходу. По дороге мне пришла в голову мысль. Я сказал:

— А как же Дживс?

— Что с ним?

— Мы должны по мере сил щадить его чувства. Я неоднократно предупреждал его, что клубная книга начинена взрывчаткой и должна быть уничтожена. Что, если она попадет не в те руки, спросил я, и он ответил, что этого не может произойти. И теперь она как раз попала в совершенно не те руки. У меня не хватит духу сказать Дживсу: «Я же говорил вам» — и смотреть потом, как он корчится от стыда и смущения. Дело в том, что до сих пор Дживс ни разу не ошибался. Известие о том, что он наконец дал промах, принесет ему ужасные страдания. Не удивлюсь, если он даже упадет в обморок. Я не могу показываться ему на глаза. Скажите ему сами.

— Хорошо, скажу.

— Сделайте это поделикатней.

— Постараюсь. Когда ты слушал за дверью, ты уловил адрес этого Бингли?

— Уловил.

— Тогда отправляйся.

И я отправился.

Глава 11

Казалось бы, штаб-квартира Бингли, этого аморального типа, готового в любую минуту строить козни, должна была представлять собой зловещее подземелье, освещаемое свечными огарками, вставленными в горлышки пустых пивных бутылок, — вроде тех подвалов, которыми, я думаю, изображают такие неприглядные районы Лондона, как Уайтчепел и Лайм-хаус. Но не тут-то было. № 5 по Ормонд-креснт оказался богатым особняком с разбитым перед ним хорошеньким садиком, где были и герань, и купальни для птиц, и терракотовые гномы, — словом, вполне похоже на обиталище какого-нибудь добропорядочного отставного полковника или безупречного во всех отношениях биржевого маклера. Выходит, покойный дядя Бингли был не простым лавочником, развешивающим паштеты и изюм для покупателей, у которых каждый пенс на счету, а кем-то посолидней. Впоследствии я узнал, что он владел сетью магазинов, один из которых был аж в Бирмингеме, но почему дураку вздумалось оставлять свои деньги такому человеку, как Бингли, сказать не берусь, хотя не исключено, что Бингли, прежде чем уморить его с помощью какого-нибудь малоизвестного азиатского яда, предусмотрительно подделал завещание.