Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! - [161]

— Я уже говорила тебе, что он потрясающий оратор, только ты, наверно, забыл.

Это показалось мне вполне правдоподобным. Спод в свое время был настоящим диктатором и всюду появлялся во главе отряда сторонников в футбольных трусах, скандирующих «Хайль Спод!», а чтобы сделать такую карьеру нужно обладать даром слова.

— Ты не питаешь к нему симпатии, я тоже, но ему нельзя отказать в красноречии. Аудитория слушает его затаив дыхание, а когда он кончит, разражается громом аплодисментов.

Я кивнул. Мне самому устраивали овации после исполнения «Свадебной песни пахаря» на загородных концертах. Я бисировал по два, а то и по три раза, даже когда забывал слова и вынужден был вставлять отсебятину вроде «ля-ля-ля, пам-пам-пам, я спешу по делам». Я сказал тетушке, что у меня с плеч полгоры свалилось, и она ответила:

— Голова у тебя свалилась, а не полгоры.

— Вы зарядили меня бодростью, — сказал я, пропуская мимо ушей ее подковырку. — Вы же понимаете, победа на выборах нужна Медяку как воздух.

— Ему втемяшилось в голову представлять Маркет-Снодсбери в Вестминстерском зоопарке?

— Не совсем так. Ему самому парламент не ахти как сдался. Но он думает, что Флоренс укажет ему на дверь, если он потерпит поражение.

— Возможно, он прав. Она не выносит неудачников.

— Он сказал мне то же самое. Вспомните, какая участь постигла Перси Горринджа.

— Не его одного. Англия усеяна бывшими женихами Флоренс, которых она уволила в запас из-за несоответствия ее стандартам. Их насчитываются десятки. Думаю, у них есть свои клубы и общества.

— Возможно, в честь Флоренс они именуют себя Старыми Флорентийцами.

— И устраивают ежегодные банкеты!

Некоторое время мы размышляли о Флоренс; потом тетушка сказала, что должна удалиться, чтобы обсудить с Анатолем меню сегодняшнего ужина — надо уговорить его приготовить нечто из ряда вон выходящее. Жизненно важно, сказала она, чтобы он превзошел самого себя.

— Пока ты не прервал меня и не привлек мое внимание к имени Уилберфорс, я говорила про Л. П. Ранкла.

— Вы сказали, у вас создалось впечатление, что он готов к сотрудничеству.

— Совершенно верно. Знаешь, каким становится питон после нескольких обильных трапез?

— Понятия не имею.

— Он становится умиротворенным. Подобревшим, смягчившимся, питоном-милягой. И если только я не глубоко заблуждаюсь, те же изменения происходят с Л. П. Ранклом под влиянием кухни Анатоля. Ты видел его за ужином вчера вечером?

— К сожалению, нет, я не смотрел. Всеми фибрами своего существа я отдался поглощению пищи. А что, я много потерял? На него стоило посмотреть?

— Он просто сиял. Ему было, конечно, не до застольной беседы, но и без слов становилось ясно, что он — само дружелюбие и сама благосклонность. Видно было: он только и ждет сигнала, чтобы приступить к раздаче подарков. От Анатоля зависит, угаснет этот рождественский запал или разгорится еще пуще. Я знаю, на него можно положиться.

— Добрый старый Анатоль, — сказал я, зажигая сигарету.

— Аминь, — благочестиво подытожила прародительница, а затем, сменив тему, добавила: — Унеси эту вонючую сигарету из дома, чертенок. От нее так пахнет, как будто прорвало канализацию.

Всегда готовый потакать малейшей ее прихоти, я вышел из комнаты через застекленную дверь совсем не в том настроении, в котором входил. В душе Вустера царил оптимизм. У Медяка, говорил я себе, все будет хорошо, у Таппи все будет хорошо, и в самом ближайшем будущем веселый Купидон помирит Мадлен и Спода, даже если последний сделал какое-то неуместное замечание о звездочках и цветочках.

Докурив сигарету, я был не прочь вернуться и продолжить разговор с пожилой родственницей, но тут до меня донесся голос уже успевшего выздороветь Сеппингса, и от того, что я услышал, кровь застыла у меня в жилах. Я остолбенел, как Лотова жена, чью печальную повесть я изучил во время подготовки к конкурсу на лучшее знание библейских текстов.

Услышанная мной реплика Сеппингса звучала так:

— Миссис Мак-Коркадейл, мадам.

Глава 10

Прислонясь к стене дома, я, словно загнанный олень, жадно хватал прохладный воздух. Сознание того, что я чуть было снова не столкнулся нос к носу с этой бой-бабой адвокатшей, привело меня в состояние Лотовой жены, как мне показалось, на целый час, хотя на самом деле, наверно, прошло не больше нескольких секунд. Потом мало-помалу я утратил свойства соляного столпа и уже мог сосредоточиться на вопросе, с чего бы это мамаше Мак-Коркадейл, сопернице Медяка на выборах, вздумалось нанести нам визит. Где-где, а тут я ее никак не ожидал увидеть. Все равно как если бы Наполеон зашел поболтать с Веллингтоном накануне битвы при Ватерлоо.

Я уже говорил о позиции у застекленной двери как выигрышной для подслушивания. Можно присутствовать при разговоре незримо для его участников, чем я и воспользовался во время беседы Спода с Л. П. Ранклом. Голоса обоих звучали громко и отчетливо, и никто из них не догадывался, что Бертрам Вустер находится неподалеку и все слышит.

Мне повезло, что у Мак-Коркадейл был такой мощный голос, ведь в случае необходимости я вряд ли мог бы войти и переспросить ее, ну, а уж тетя Далия, само собой, говорила так зычно, что скажет в Гайд-парке — на Пиккадилли-сёркес слышно. Я часто думаю о том, что до глухого аспида