Фальшивые червонцы - [3]
Иначе говоря, как ни расценивай все эти разрозненные и противоречивые факты, требовалась солидная проверка. По своему обыкновению, Александр Иванович начал ее с литературных источников. Высвободил вечерок от срочной работы, проконсультировался с многоопытными библиографами Публички и, выписав на свой абонемент груду тяжелых фолиантов, засел за ознакомление с историей лицейского образования в России.
Отобранные им книги были в дорогих кожаных переплетах, на великолепной веленевой бумаге, с иллюстрациями известных графиков. Сама их внешность заранее должна была внушать почтительное отношение к Императорскому Лицею и к благородным его воспитанникам, составлявшим государственную элиту.
С царскосельским периодом, как ни желательно было почитать о школьных годах великого поэта, Александр Иванович знакомиться не стал. Не хватало для этого времени, надо было торопиться, экономить каждый час. К тому же и перемены в жизни Лицея начинались лет тридцать спустя, примерно с середины девятнадцатого столетия, когда из зеленых кущ Царского Села перевели его в Санкт-Петербург, в специально выстроенное казенное здание на Каменноостровском проспекте.
Новый высочайше утвержденный лицейский устав круто обрывал коротенькую эпоху вольнолюбия и свободомыслия, не оставляя сомнений в истинном назначении этого аристократического учебного заведения. Отныне в задачу Императорского Лицея входило «воспитание благородного юношества для гражданской службы по всем частям, требующим высшего образования, преимущественно же для служения по Министерству внутренних дел».
Отпечатанные на плотной гербовой бумаге ежегодные списки выпускников Лицея наглядно подтверждали, что устав соблюдается с достаточным усердием и рвением. Бесчисленные Голицыны, Шереметевы, Путиловы, Гагарины, Белосельские перемежались в них только немецкими фамилиями, да и то с непременным баронским «фон». Для простонародья доступ в благородное юношество был закрыт наглухо.
Отыскались в списках и знакомые лица.
Прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Измайлов, тот самый, что требовал каторжных работ для Александра Ивановича Ланге, тоже, оказывается, происходил из лицейской братии. Выпуска 1889 года, Федор Федорович Измайлов, собственной, как говорится, персоной. С отличием кончил ученье, чертов дуболом, с похвальной грамотой.
В читальном зале библиотеки было тихо и не очень людно, как всегда в жаркие месяцы каникулярных отпусков.
За соседними столиками, перешептываясь и ловко перебрасываясь записочками, листали толстые тома трое юных рабфаковцев. Худые, изрядно отощавшие парни в дешевых рубахах из грубого полотна, называемых толстовками. Разгружали небось с утра вагоны в торговом порту, зарабатывали хлеб насущный, а теперь будут до закрытия читального зала корпеть над книгами. Двужильный, неунывающий народ эти рабфаковцы, бесстрашно атакующие твердыни науки. Посмотришь на них, и невольно придут на память молодые годы.
Коротенький судебный фарс при участии прокурора Измайлова открыл тогда шлагбаум к длительным заокеанским одиссеям Александра Ланге, имевшего партийную кличку Печатник. Точнее, не с суда начались они, эти одиссеи, прежде надо было отсидеть три года в одиночке, а выйдя на волю, чувствительно столкнуться с полицейским всевластием. Суд был первым толчком.
Прокурор запросил для него восемь лет каторги. Помимо того, еще и поражение в правах, а также последующую высылку под надзор полиции. С настырной старательностью обращал внимание господ присяжных заседателей на то обстоятельство, что числился Ланге в подпольной типографии не просто наборщиком, работающим ради куска хлеба, но и активно распространял нелегальные противоправительственные издания. Главное же, и это прокурор оценивал, как бесспорное доказательство злонамеренных деяний обвиняемого, пытался сотрудничать в марксистской газетке, публикуя свои корреспонденции под рубрикой «Письма с заводов».
Почтительное возражение адвоката, заметившего, что корреспонденции эти писаны не больно умелой рукой, вывело прокурора из равновесия. «Все они неумелые, господин адвокат! — закричал он в ярости, мгновенно утратив благовоспитанную респектабельность манер. — Котят топят, пока они слепые!»
А стукнуло Печатнику в ту пору ровно двадцать годков, и был он, наверно, чем-то схож с этими вот лохматыми рабфаковцами. Была тогда весна, ранняя и необычайно дружная, горячо припекало солнышко. Если подтянуться на руках и осторожно выглянуть в зарешеченное окно камеры, видно было, как буйно цветет на каменном тюремном дворе одинокая старая черемуха.
Выпустили его из «Крестов» раньше положенного срока. Согласно великодушной амнистии монарха, но с запретом на проживание в Санкт-Петербурге, Москве и еще четырнадцати губернских городах империи, старательно перечисленных в царском указе.
Месяца три ему удалось продержаться в «нелегалах» и даже выполнить несколько поручений комитета. С грехом пополам удалось, с огромным риском. Затем товарищи снабдили его липовым паспортом, раздобыли деньжонок на билет третьего класса, пожелали счастливого возвращения. Другого выхода в создавшихся условиях не было, только эмиграция.
Документальные повести ленинградского прозаика «Битая карта» и «Гороховая, 2» посвящены героическим дням петроградских чекистов.Переиздание произведений приурочено к 70-летию создания ВЧК.
Что такое галут? Об этом впервые на русском языке рассказывает уникальная книга, объединившая многообразный еврейский мир и собравшая все неизвестное о еврейской жизни в ста странах. Калейдоскоп событий, удивительных героев, архивной информации, трагических историй и забавных фактов позволит читателю увидеть прошлое и настоящее народа, более двух тысяч лет рассеянного по всему свету.
Биологическое оружие пытались применять еще в древнем Риме, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. Аналогичным образом поступали в средневековой Европе. В середине 1920-х, впервые в мире, группа советских бактериологов приступило к созданию биологического оружия. Поздним летом 1942 года оно впервые было применено под Сталинградом. Вторая попытка была в 1943 году в Крыму. Впрочем, Сталин так и не решился на его масштабное использование.
В 2016 году Центральный архив ФСБ, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный военный архив разрешили (!) российско-американской журналистке Л. Паршиной и французскому журналисту Ж.-К. Бризару ознакомиться с секретными материалами. Авторы, основываясь на документах и воспоминаниях свидетелей и проведя во главе с французским судмедэкспертом Филиппом Шарлье (исследовал останки Жанны Д’Арк, идентифицировал череп Генриха IV и т. п.) официальную экспертизу зубов Гитлера, сделали научное историческое открытие, которое зафиксировано и признано международным научным сообществом. О том, как, где и когда умер Гитлер, читайте в книге! Книга «Смерть Гитлера» издана уже в 37 странах мира.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.
Ирландский рыцарь Кормак Фицджеффри вернулся в государства крестоносцев на Святой Земле и узнал, что его брат по оружию предательски убит. Месть — вот всё, что осталось кельту: виновный в смерти его друга умрет, будь он даже византийским императором.