Фальшивая Венера - [7]

Помнишь Зубкоффа, моего бывшего соседа по комнате? Он учился на медицинском. Не выходил из своей комнаты и зубрил уроки. Мы прозвали его «Волшебным грибом», вспомнил? Он вдруг свалился на меня как снег на голову. Теперь Зубкофф ученый, занимается исследованиями. Я принимал участие в одном его эксперименте, посвященном тому, как наркотики влияют на творческий процесс.

Ты никогда не задумывался над тем, как работает головной мозг? Ну, скажем, откуда приходят мысли? Я имею в виду, откуда они приходят? Совершенно новые мысли, вроде теории относительности или использования перспективы в живописи. Или почему одни люди ну просто жутко творческие натуры, а другие за всю свою жизнь ничего не могут придумать? Ну да ладно, поскольку ты — это ты и, возможно, у тебя этот вопрос вообще никогда не возникал.

Но меня он всегда зачаровывал, этот главный вопрос всех вопросов, и, помимо того, что мне отчаянно хотелось вернуться к медиатору, я еще хотел узнать, что будет дальше. Я имею в виду, с западным искусством. Я до сих пор не могу поверить, что все это в конечном счете свелось к тому ничтожеству, каким оно выглядит сейчас: к огромным гротескным статуям героев комиксов, к обоям и музыкальным автоматам, к маринованным трупам, к горам пакетов с грязным бельем в углу белой комнаты и подписью «Это петух». Конечно, ты можешь сказать: «Что ж, все проходит». В Европе на тысячу лет перестали отображать искусством жизнь, а затем начали снова. По всему миру сердцевиной литературы были стихотворные эпосы, а затем их перестали писать. Так может быть, то же самое происходит и с традиционной живописью, на холсте, масляными красками. И теперь у нас есть кино. Но потом ты вынужден задать вопрос: почему рынок произведений искусства такой огромный? Люди хотят покупать живопись, а доступен им лишь этот жуткий мусор. Должен быть какой-то способ, чтобы тебя не смыло безжалостным потоком новшеств, как метко выразился Кеннет Кларк.[10] И как всегда говорил мой отец.

Я имею в виду, что на самом деле тебе придется задаться вопросом, почему мы любим старых мастеров — потому, что они старые и редкие, то есть являются выгодным вложением капитала, или же потому, что они дают нам что-то бесценное, непреходящее, вечное? И если второе, то почему мы не продолжаем заниматься тем же самым? Ну хорошо, сейчас все забыли, как рисовать, и все же…

Здесь нужно сделать отступление. Вернуться к Зубкоффу. Он позвонил мне. Сказал, что проводит на медицинском факультете Колумбийского университета одно исследование, щедро профинансированное правительством, Национальным институтом психического здоровья и кем-то еще. Целью этого исследования является изучение воздействия наркотиков на творческий процесс человека. В эксперименте принимают участие студенты — музыканты, художники, и Зубкофф решил привлечь также художников в годах, чтобы проверить, как это связано с возрастом. В общем, он вспомнил обо мне. Одним словом, халявная наркота. А такой товар никогда не залеживается.

Короче говоря, я согласился, и вот что мы имеем. Не сомневаюсь, ты сейчас ломаешь голову, почему после стольких лет старина Уилмот решил вывалить на меня все это. Потому что ты единственный, кто остался, единственный, кто меня знает и кому нет до меня особого дела, поэтому ты без раздумий высмеешь меня, если я спятил. Понимаю, что я говорю слишком резко, однако это так. И раз уж я начал откровенничать, должен сказать, что из всех тех, кого я знал, у тебя самая цепкая хватка за то, что в нашем мире называется действительностью. Ты начисто лишен воображения. И снова извини, что вывалил на тебя все это. Но мне до смерти нужно узнать, что ты думаешь.

Расстановка декораций — это очень интересная фаза, вроде как вся наша жизнь — театр: первое действие, второе действие, третье действие, занавес. Так что давай начнем сначала: мне двадцать один год, я только что окончил колледж. Тебе никогда не приходило в голову, каким образом мне удалось окончить учебу? Как я мог, выбрав специальностью искусство, завалить три профилирующих предмета? Этот самый вопрос мне задал мой куратор. Что ж, от репродукций меня тошнит, я не могу на них смотреть, и я не могу писать о картинах — слова кажутся издевательством. Мне потребовалось три года, чтобы научиться притворяться, и если бы не Слотски, я бы завалил и остальные предметы. А Слотски настоящий гений писать рефераты по искусству: если бы в музеях вместо картин вывешивали рефераты по искусству объемом в тысячу двести слов, Слотски был бы одним из величайших мастеров нашего поколения.

Я вернулся домой в Ойстер-Бей — дом, милый дом, — и стал думать только о том, как выбраться оттуда, прежде чем я покончу с собой или убью его. Своего папашу. Кажется, я никогда тебе об этом не говорил, но у моего отца была одна маленькая проблема.

Он снова приставал к Кенде, нашей служанке, хотя та была самая настоящая уродина. Ну как он только мог? Наверное, отец просто перестал видеть женщин такими, какие они на самом деле. Все было гораздо хуже, пока мама не стала нанимать служанок сама, хотя ей уже было все равно, но служанки менялись у нас одна за другой, а маме, естественно, к этому времени уже нелегко было обходиться без служанки, она с большим трудом обслуживала себя сама.