Фальконер - [2]

— Что там со временем? — спросил человек с фурункулами.

— Десять пятнадцать, — ответил Фаррагат.

— Да нет, я про время года. У тебя же часы с календарем. Вот я и спрашиваю, какое сейчас время года. Ладно, дай я сам посмотрю.

Фаррагат снял свои дорогие часы и передал их этому незнакомому человеку. Тот положил их в карман.

— Он украл мои часы, — пожаловался Фаррагат охраннику. — Украл!

— Да ну? Правда, что ли? Сколько был на свободе? — спросил охранник у вора.

— Девяносто три дня.

— Так долго еще не гулял?

— В позапрошлый раз я провел на свободе полтора года.

— Чудеса! — заметил охранник.

Фаррагат ничего не понял из их диалога. Он вообще ничего не понимал, кроме того, что был бессилен перед этим ужасом.

Их усадили на деревянные скамьи в старом грузовике и повезли по дороге между тюремными корпусами. На повороте Фаррагат увидел человека в серой робе, крошившего хлеб голубям. Эта картина потрясла его своей подлинностью — она как будто обещала избавление от кошмара. Хлеб и голуби были в тюрьме неуместны, однако от вида человека, разделяющего свой хлеб с птицами, на Фаррагата вдруг повеяло глубокой древностью. Он встал, не отрывая глаз от человека и голубей. Подобное чувство охватило его потом, когда он перешагнул порог барака и заметил поблекшую серебристую гирлянду, которая обвивала трубу под потолком. Как и в случае с голубями, злая ирония была очевидна, но Фаррагату и здесь померещилось нечто здравое. Их провели под гирляндой в комнату, уставленную партами: ножки поломаны, лак на крышках облупился, на столешницах нацарапаны чьи-то инициалы и ругательства — столы словно притащили со свалки. Прежде чем распределить заключенных по корпусам, им раздали психологические тесты. Фаррагат уже три раза проходил такие в разных наркологических клиниках. «Вы боитесь микробов на дверных ручках?» — читал Фаррагат. «Вы бы хотели поехать в джунгли поохотиться на тигров?» В этих вопросах тоже скрывалась злая ирония, но менее очевидная. Фаррагат не испытал того волнения, какое ощутил при виде человека, кормящего голубей, и серебряной гирлянды, которая напоминала о Рождестве. Полдня они отвечали на пятьсот вопросов, а потом их отвели в столовую.

Она была больше и грязнее, чем в следственном изоляторе. Балки под потолком. На подоконнике восковые цветы в оловянном кувшине — такие яркие в этом мрачном зале. Жестяной ложкой он съел подкисший суп и бросил пустую миску в грязную воду. Разговаривать запрещалось, но заключенным, по-видимому, хотелось еще больше отгородиться друг от друга: негры сидели у северной стены, белые — у южной, а мексиканцы — в центре зала. После обеда проверили религиозность Фаррагата, а также его физические и профессиональные данные. Потом, после длительного ожидания, его ввели в комнату, где за старым столом сидели трое инспекторов в дешевых костюмах. По краям стола стояли флаги в чехлах. Слева было окно — Фаррагат увидел синее небо, под которым, как ему подумалось, тот заключенный, быть может, все еще кормит голубей. Плечи, шея и голова у него болели, и, представ перед этим трибуналом, он чувствовал себя совсем маленьким человеком, карликом, который ни разу не испытал и даже вообразить не мог, как сладко выходить за рамки дозволенного.

— Вы же профессор, — по-видимому, от лица всех заговорил сидящий слева. Фаррагат не взглянул на него, продолжая смотреть в пол. — Вы профессор, и ваше призвание — учить молодое поколение, давать знания тем, кто в них нуждается. А знания мы получаем благодаря опыту, так? Вы как профессор обязаны были не только нести свет знания, но и подавать пример окружающим, и что же? Вы совершили ужасное преступление. Под действием сильнейшего наркотика убили собственного брата. Вы понимаете, какой страшный поступок совершили?

— Мне нужен метадон.

— У вас совсем нет совести? Мы хотим вам помочь. Помочь. Но пока вы не раскаетесь, вам не будет места в цивилизованном мире.

Фаррагат промолчал.

— Следующий, — сказал человек в костюме и указал Фаррагату на дверь у дальней стены.

— Я Тайни, — бросил охранник. — Пошевеливайся. Я не собираюсь торчать тут целый день.

Тайни был внушительных размеров. Невысокий, но такой толстый, что, похоже, одежду ему шили на заказ. Он велел Фаррагату поторапливаться, хотя сам шел еле-еле, с трудом переставляя свои жирные ноги. Его седые волосы были коротко острижены, под ними просвечивала кожа.

— Ты попал в блок Д. Д значит дураки, дурики, дубы, дуболомы, дармоеды, дерьмоеды, дефекты, дебилы, дауны, дегенераты, долботроны. Там еще было, но я не помню. Чувак, который это придумал, уже умер.

Тоннель плавно поднимался вверх. Тут и там стояли люди и разговаривали, словно на обычной улице.

— Но ты уж точно в Д временно. С такой манерой говорить тебя переведут в А. Там у нас вице-губернатор, министр торговли и всякие миллионеры.

Тайни свернул направо, Фаррагат прошел за ним в коридор с камерами. Вонь, запустение и беспорядок — как и везде в Фальконере. Но в его камере было окно и, подойдя к нему, Фаррагат увидел клочок неба, две высокие водонапорные башни, стену, тюремные корпуса и то место, где он рухнул на колени, как только ступил во двор Фальконера. Его появление не вызвало большого интереса. Пока он стелил постель, кто-то спросил: