Фалько - [10]
Около полуночи он наконец увидел, как в холл входят супруги Ленц. Муж в расстегнутом пальто, со сбитой на затылок шляпой еле переставлял ноги, опираясь на руку жены. Пройдя вертящуюся дверь, споткнулся на ковре и чуть было не упал. Грета в норковом манто поверх вечернего туалета была чем-то явно раздражена. Они уже направлялись к лифту, когда она взглянула в сторону бара и заметила Фалько. Никак не показав, что узнала его, проследовала с мужем дальше и скрылась из виду.
– Нет, все же дай мне еще один, Леандро. И себе налей чего-нибудь.
Удовлетворенно прислушиваясь к звукам, которые извлекал из шейкера бармен, артистично его потряхивая, Фалько вытянул очередную «Плейерс». Последнюю в портсигаре.
– У тебя есть сигареты?
– Только рассыпной канарский табак. И бумажка для самокруток.
– Вот ведь черт.
Бармен наполнил стакан, а остатки коктейля перелил в другой. Фалько поднял свой, поглядел на свет:
– Да здравствует Испания, Леандро!
– Да здравствует, дон Лоренсо.
– Да сгинут Ленин и Сталин! И Дуглас Фэрбенкс.
– Верные ваши слова, дон Лоренсо.
– Россия виновата!
– По самые эти самые.
Они сдвинули стаканы и выпили: бармен – как всегда, с невозмутимой серьезностью, Фалько – с улыбкой. И не успел еще поставить стакан, как в бар вошла Грета Ленц.
Они даже не поцеловались, пока Фалько не запер дверь номера, оставив ключ в замке – муж, даже мертвецки пьяный, есть муж. Пока все шло с холодной естественностью: короткий и банальный разговор у стойки, причем Леандро тактично отодвинулся в глубь бара, а потом женщина без лишних слов, без предварительных договоров допила свой стакан и, безмолвной соучастницей поднявшись с табурета, первой направилась к лифту, а замерший у стойки Фалько наблюдал красноречиво-зазывное покачивание бедер под тонкой тканью вечернего платья, мощную тевтонскую спину, белокурые прямые волосы до плеч. Выждав по часам на запястье ровно три минуты, он положил на стойку две бумажки по пять песет, быстро переглянулся с непроницаемым барменом и двинулся в свой номер. Успел снять смокинг, бабочку и крахмальный пластрон, когда в дверь постучали. И вот теперь они наедине. Крепят узы братства между новой Германией и напористой юной Испанией.
Фалько почти сразу же убедился, что Грета Ленц – существо довольно распутное. Чего другого и ждать от немки. Как нельзя лучше подходящее для дел такого рода, на что прозрачно намекнул хорошо, судя по всему, осведомленный адмирал. Языком она действовала с удивительной сноровкой, сама получая удовольствие от своей работы, так что Фалько пришлось вскоре приложить известные усилия, чтобы все это не завершилось досрочно преждевременным извержением. Он поспешил отвлечься на посторонние мысли о генерале Франко, о предстоящем задании, о недавней встрече с тремя фалангистами, и это слегка охладило его и позволило обуздать себя. Тут подтвердилось, что у Греты не только умелый и жадный рот, но и великолепное тело. К этому времени одна из лямочек вечернего платья уже сползла, полностью оголив плечо и изобильно-щедрую, как раз во вкусе Фалько плоть – свободно колышущуюся, налитую, с темным торчащим соском изрядного размера. Истая валькирия с ярким лаком на ногтях рук и ног, источающая на этот раз аромат «Суа де Пари». Прежде чем зайти к нему в номер, она (опытность – мать предусмотрительности) уже избавилась от лифчика, панталончиков, пояса с чулками, и, по мнению Фалько, эта техническая процедура облегчает процесс. И заслуживает всяческой благодарности, ибо дает возможность приступить прямо к сути. Он ласкал ее груди, покуда она заглатывала все, что позволяла заглотнуть мужская анатомия. Под черным атласом очертания крупного мускулистого тела особенно радовали глаз.
– Тебе сегодня… можно? – учтиво осведомился он.
– Глупости не говори.
Успокоившись в этом отношении, он потянул подол кверху. Пейзаж и там открылся пленительный. Меж крепких белых ляжек обнаружилась светлокудрявая поросль и ниже – удобно расположенная портативная Валгалла, как определил ее после краткого размышления Фалько. Просторно, горячо, удобно. Просто прекрасно. Бывали у него ночки и похуже.
– Подожди, – сказал он.
И с проворством, которое достигается годами практики, принялся – действуя одной рукой, а другой не покладая – снизу вверх снимать башмаки, носки, трусы, брюки, сорочку. Методично. В строгом порядке. Когда он дошел до последних пуговиц на рубашке, Грета подалась чуть назад. Она стояла перед ним на коленях, в платье, ужавшемся до размеров атласной оборочки на бедрах, и глядела с явным одобрением. Соломенные сполохи в карих глазах замерцали ярче.
– Как ты хорош, мой маленький испанчик. Очень хорош.
– Спасибо.
Фалько тоже опустился на колени и вдвинул два пальца в ее влажное устье. Грета улыбнулась.
– Скажи мне: «Потаскуха!»
– Потаскуха.
Похабная улыбка стала шире.
– А теперь скажи: «Сучка!»
– Сучка.
Он хотел было опрокинуть ее на ковер, но она со смехом выскользнула из рук. Потом развернулась спиной, стала на четвереньки. Заколыхались, свесившись, тяжелые германские груди. Не хватало только Вагнера.
– Возьми меня сзади, – приказала она.
