Факультет патологии - [27]

Все стали обсуждать, как сдавать и сдаваться. Вернее, Боб поправил, надо ли сдаваться?! Заговорили о мучителях — так я впервые услышал о своих преподавателях. Потом это был коронный вопрос каждого преподавателя:

— А вы кто такой? Я вас никогда не видела. Все это напоминало мне начало спора Шуры

Балаганова и Паниковского, и по идее содержательного диалога я тоже должен был спросить: «А вы кто такой?», но я сдерживался и не спрашивал. Я вообще скромный от природы.

Неожиданно появилась Алинка. Я ушел, не дослушав их обсуждения.

Алинка отдала мне тетрадь, которую принесла, и осталась со мной до звонка.

— Саш, я хочу покурить, пойдем куда-нибудь отсюда. — Мы уже сидели в центре пустого пространства площади напротив памятника Троцкому. Как бы сбоку его, а по всему институту (дурацкому нашему) были развешаны объявления, что курить-строго-воспрещается и полагается в специаль-но-по-доброму-отведенных местах: на лестницах или вне стен института. Какой дурак придумал только эти объявления. Хотел бы я на него посмотреть. Кто бы мог знать, как я был недалек от взгляда на него: всего лишь в двух предложениях.

Предложение первое:

— Да кури, Алин, здесь, еще ходить куда-то. — Мне было лень двигаться, уж очень удобно мы сидели на скамеечке, и Алина мне в этой позе нравилась.

Предложение второе:

— Ты думаешь, можно? — и она закурила. Сигарета ее струисто дымилась. Третье предложение было уже не наше, а постороннее…

Глядя на площадь в это время, вернее, на ее пространство, я увидел, как с другой стороны появился человек в шляпе на плаще (или в шляпе над плащом, как угодно, но он уже появился) и стал ее пересекать, направляясь в нашу сторону, где находились канцелярия, приемная ректора и даже туалет. Однако, проходя мимо нас, он остановился: скорее всего, лишь за тем, чтобы произнести третье предложение, отличное и в самом корне несогласное с нашими согласованными двумя.

— А вы, молодые люди, почему здесь курите? Ах, как это было сказано!

— А что? — спросил я, хотя и не курил.

— Вы что, разве не читали объявления, что курить нужно в отведенных местах, а не в середине института. Пойдите сейчас же выбросите. Алина встала.

— Сядь, Алин, — сказал я. Взял ее окурок, пошел и выбросил в урну у памятника Троцкого. Потом вернулся.

— Спасибо, — сказал он. Он, видимо, не знал, что сейчас и начнется. Что сейчас все только и начинается.

— Ну, теперь успокоились? — спросил я.

— Как вы со мной разговариваете? — Он почти возмутился.

— И спать будете спокойно? — продолжал я.

— Саш, не надо. — Алина взяла меня за руку, я стоял.

— А что «не надо», Алин, — громко сказал Саша, — будет всякий деревенский учителишка, приехавший на побывку — (шляпа, плащ…), — учить нас, что красиво и что не прекрасно. Сам при этом еще шляпу не научился снимать, когда с дамой разговаривает, да еще окурки тебя посылает выбрасывать уверенно. Тоже мне джентльмен называется. — (Опять же — плащ и шляпа).

— Да как вы… — У него даже слюна горлом пошла, но не показалась. — А ну-ка пройдемте сейчас же в спецотдел!

— Что? — Я даже рассмеялся от неожиданности. — Вы бы шли лучше…

— Да как вы смеете, вы кто такой?

— Я учусь здесь, студент этого института, — Я приветливой язвой улыбался ему. — Позвольте узнать, кто вы? Если это не секрет, конечно. Безотлагательно.

Этот необструганный кусок колбасного живота был весь красный и уже задыхался.

— А я… я — ректор этого института!

— Да что вы! А вы, случайно, не Наполеон Третий к тому же. Там, где я был раньше, таких много встречалось.

На этом я успокоился от его невоспитанности и невежливого бескультурья и сел рядом с Алиной, давая понять, что разговор окончен.

Однако он стоял, не уходил и бушевал:

— А я требую, чтобы вы немедленно прошли в спецотдел и там объяснили свое поведение.

И он протянул руку, чтобы схватиться за меня. Я отбросил резко его руку и проговорил:

— Но только не надо за меня хвататься. — Я не терпел, когда меня за руки цепляли.

Все это напоминало старые времена, менты, вокзал, меня снимают с поезда из-за того, что какого-то гнилого подонка уложил у газетного киоска. С одного удара.

А он уже шипит:

— Пройдемте немедленно — и кажется, что ему сейчас станет дурно: если я не пройду.

— Хорошо, пойдем, — говорю я, — а то не отцепишься. Алина, я сейчас вернусь, не уходи никуда.

Мы идем к спецотделу, это еще та контора (я вам опишу ее позже: это КГБ, МВО и разведчасть армии вместе взятые, только приспособленные для института).

Они там все поповскакивали, как увидели его. Самого зав. спецчастью не было, была его заместительница, тоже дура, и ее помощницы — две кретинки комсомольского разлива.

— Да, Павел Павлович, чем могу быть полезна? — залепетала заместительница.

— Что у вас тут происходит, — загремел гром и заметались молнии. — Студенты посылают меня куда попало, курят где хотят, ведут себя, как им нравится. (Уж неужели, как тебе, подумал я.) Что это такое у вас творится?!

Хотя при чем здесь «у вас», когда я не у них, а у себя. Когда творилось это у меня, и я был сам по себе, они сами по себе, и никаких отношений между нами не наблюдалось.

— Да что вы, Павел Павлович? Как же это возможно! — и она воздела руки у лица, то ли у неба. Лицо, как небо, широкое было.