Факел (книга рассказов) - [10]

Ну да! А дом? Не жирновато ли, ребята, по нынешним временам, чтоб такой дом пустовал? Да, родительский дом, начало начал, ты в жизни моей какой-то причал, но дети разлетелись из гнезда, и гнездо без постоянной жизни развалится, и давайте его по-быстрому продавать. Ведь сейчас появилось навалом людей с капиталом.

Тебе половина и мне половина? Нет, Маня, Юшу обижать нельзя. Но ведь он умер. Да, он умер, но дети живы. Тебе треть, мне треть, им треть. Это и по справедливости, и по закону.

Покупатели нашлись сразу, все оформили законным порядком, денежки поделили, скарб из дома вынесли, новые люди скорехонько дом отремонтировали и вселились. Все! Есть вопросы? Нет вопросов!

Есть вопросы! Они обязательно появятся, когда все делят поровну. Нет, такого ни при каком раскладе быть не может, чтоб при дележке все были довольны. И Маня сразу возникла, почему детям Юши надо треть отдать, с каких это пор мертвенькому стало лучше, чем живому, нет, брат, надо треть поделить не между детьми Юши, а между всеми мамиными внуками. Тут все понятно, при таком раскладе и Маше кое-что перепадет.

Но Виталий Андреевич уперся: по закону именно так, как я предлагаю. В случае же противном дети Юши не дадут согласие на продажу дома. Конечно, Маня ведь на галошной фабрике работает, а не в юридической консультации, надуть ее проще простого, однако согласилась — все-таки треть лучше, чем ничего. И дом, значит, продали.

Ладно. Но тут новое дело. Где же, можно спросить, справедливость? Да, брат и сестра. Но у брата есть буквально все — и дача, и машина, и пенсия хорошая, он еще и в «ящике» охраной командует, в доме тонны хрусталя, на стенах и на полу ковры, совершенно нет живого места, одни ковры, то есть брат, значит, всю жизнь что сыр в масле катался, а его сестра в это же самое время делала для страны резиновую обувь и дышала при этом исключительно вредной пылью. Так где же справедливость на свете? Да будь мама в ясном сознании, она бы по-другому деньги поделила. Она бы поделила по справедливости. И кто больше нуждается, тот больше и получил бы. Не говоря уж о том, что Маня — любимая дочка.

Маня даже и шептунок пустила: мол, брат подкупил докторов, и те выдали нужную справку, а так-то мама еще о-хо-хо и буквально все помнит. Когда шептунок дополз до Виталия Андреевича, он, понятно, обиделся. Не веришь мне, давай вместе свезем маму к любым докторам, кто же признает ее здоровой, если она неделю ищет фату, если, Маня, она не найдет фату, то не сможет выйти замуж, а если не выйдет замуж, то и нас с тобой не будет, Маня, и это для мамочки большое горе. Она ведь хочет, чтоб мы были, и для этого обязательно надо найти фату.

Тут Маня признала свою ошибку. Ей ли не знать, на месте у мамани сознательное понимание жизни или нет. Прошу тебя, Маня, не дергайся, всем поровну — это как раз справедливо. Ты вон телик цветной купила, и вещей разных, и Маше шубу дорогую (да, купила, думала, в шубе дочь быстрее выйдет замуж, но нет), и на старость, небось, что-то осталось. И еще заметь, Маня, мамочка живет у меня, но я ведь не прошу у тебя денег на ее содержание, а будешь дергаться, попрошу, и самым законным порядком.

Ну, старший брат, глава семьи, он и должен быть строгим в семейных делах. Нет, что ни говорите, а денежки людей портят. Это вот бедняк гол как сокол, поет-веселится. А стоит завестись денежкам, как человек начинает считать: вот у него столько-то, а у другого побольше, и что характерно, всегда замечает, у кого больше, и ведь никогда не скажет, а у того вон меньше. Нет, не скажет: хорошо, что у детей Юши деньги появились, росли ведь без отца, теперь им полегче будет на ноги становиться. Нет, все обиды, а чего это младший сын Юши машину купил, это же родительский дом, начало начал, а не дедушко-бабушкин, и фигли это он на чужой, в сущности, машине разъезжает.

Да, а тут цены прыгнули до небес и там, в космических далях, принялись выписывать немыслимые вензеля, и то, что Маня оставила на старость, в одночасье превратилось в горстку золы. Да, и это обидно. Но так было у всех, и все вопили: обокрали, объегорили и даже обгайдарили. Да, но Мане, видать, особенно обидно было — все ж таки дом родной. И вот — горстка золы.

Цены, значит, прыгнули до небес, и как вспомнит Маня, за какие цены дом продали, так стонет, словно у нее клещами тащат здоровый зуб. Видать, что-то в голове у женщины перемешалось; если, к примеру, дом продали за сто тысяч, но это, к примеру, коммерческая тайна, то сейчас за него можно было взять два или три миллиона. Так чего же мы, дураки, взяли сто тысяч, если могли взять два или три миллиона. Вот так странно она рассуждала. Исключительно в свою пользу.

И однажды Маня даже сообразила, что брат договорился с покупателями: мол, обозначим одну цену, а продадим за другую. Налог платить меньше, а разницу себе в карман. Нет, если б сестре и племянникам, это нормально, но ведь он исключительно себе в карман положил. Точно — так оно и было. Да, инженер-полковник, а какой хитрованище. Молодец. Сама Маня так бы и поступила.

Она к брату, раскрыла твои козни, отдай и не греши. С детьми Юши можешь не делиться, а сестру, родную и младшую, не обидь.