Эйфория - [64]

Фен блистал в новой компании, сыпал байками из жизни мумбаньо, которыми раньше забавлял меня. Я смотрел, как он изящно покачивает бокал с вином, ест креветок серебряной вилочкой для устриц, прикуривает от зажигалки с гравировкой, – и этого человека я видел в полном дерьме, рыдавшим в каноэ, залитом чужой кровью. Тогда я понял, что все угрызения совести, которые он нам демонстрировал, это чистой воды театр. Он был человеком, который стремился урвать в жизни лучшие куски, получить все доступные удовольствия. Он просто использовал наши с Нелл растерянность и наивность.

Меня усадили рядом с миссис Изабель Свейл. Ее муж по имени Артур к нашему приезду уже надрался, впал в афазический ступор и участвовал в беседе примерно так же, как участвует в теннисной партии пес, бегающий за мячиком. Миссис Свейл изводила меня вопросами о киона, не слушая ответов, так что ее несвязный допрос никак нельзя было считать беседой. Ее левая нога, выскользнув в разрез платья, придвигалась все ближе и ко времени подачи десерта прижалась к моей. Все ее действия – то, как она приникала губами к моему уху, как запрокидывала голову в приступе беспричинного смеха, как изучала темные полоски под моими ногтями, – должны были показать остальным присутствующим, что между нами возникла внезапная глубокая связь. Нелл бросила на меня пару испепеляющих взглядов, и мне было приятно увидеть на ее лице хоть какое-то чувство по отношению ко мне. На другом конце стола Фен о чем-то шептался с Клэр Айнс.

После ужина полковник Айнс пригласил мужчин полюбоваться коллекцией старинного оружия, а Клэр повела женщин в патио на digestifs. Я чуть отстал и услышал, как Фен, понизив голос, рассказывает полковнику, что в его распоряжении оказался редкий артефакт, но потом я свернул за угол. В узком коридорчике перед кухней я ухватил Нелл за запястье, останавливая.

– Цивилизация тебе на пользу, ты очень галантен, особенно с женщинами, – сказала она. – Гораздо больше, чем требуют приличия.

– Прошу тебя, давай оставим эти игры.

Лицо ее побледнело и осунулось, в точности как при нашей первой встрече.

– Останься со мной, – взмолился я. – Останься со мной, и вернемся вместе к киона. Останься со мной, и мы уедем в Англию. Останься со мной, и мы уедем. Куда захочешь. На Фиджи, – в отчаянии лепетал я. – На Бали.

– У меня из головы не выходит, как мы думали, когда впервые появились там, что Ксамбун – это их бог, дух. Некий могущественный погибший предок. А теперь так оно и есть. – Она попыталась продолжить, но всхлипнула и прижалась ко мне.

Я обнимал ее, пока она плакала. Гладил по волосам, распущенным и слегка спутанным.

– Останься со мной. Или позволь мне поехать с тобой.

Она потянула мою голову вниз, поцеловать. Губы теплые. Чуть соленые.

– Я люблю тебя, – прошептала она прямо в мои губы. Но это означало “нет”.

На обратном пути в город она молчала и, не сказав ни одному из нас ни слова, отправилась сразу в свою комнату.

Фен помахал бутылкой коньяку, которую вручил ему полковник:

– Выпьем по маленькой? Чтобы уснуть.

Я сомневался, что у него проблемы со сном, но все же пошел в его номер. Отчего-то в глубине души надеялся, что мы могли бы во всем разобраться. В подобной ситуации мужчина киона предлагает сопернику несколько дротиков, топор, немного орехов бетеля – и жена его.

Комната Фена была точной копией моей, только по другую сторону холла. Те же зеленые стены и вязаное белое покрывало на единственной кровати. Он налил коньяк в два стакана, стоявшие на подносе у кровати, протянул мне один.

Раскрытые саквояжи и остальное барахло валялись у окна, но флейты среди вещей не видно. В комнате не было гардероба и шкафов, а в ящик маленького комода у дверей она бы не поместилась.

– Она под кроватью, – поставив стакан, он выкатил флейту. По-прежнему завернута в тряпье и перевязана бечевкой, но уже небрежно, как будто он устал бесконечно ее упаковывать и распаковывать. – Она бесподобна, Бэнксон. Еще великолепнее, чем я запомнил. И вся покрыта символами. – Он наклонился развязать.

– Нет. Не надо. Я не хочу ее видеть.

– Да нет же, хотите.

Он был прав. Хотел. Хотел убедиться, что он лжец. Изолированное, отталкивающе отвратительное племя мумбаньо и логографическая письменность? Невозможно. Но как бы мне ни хотелось уличить его, я не доставлю ему удовольствия продемонстрировать мне трофей.

– Нет, Фен.

– Как пожелаете. Тогда дожидайтесь, пока эта штука окажется под стеклом. Клэр и полковник считают, что я смогу выбрать любой музей, когда буду готов расстаться с ней. – Он уселся на кровать, махнул в сторону черного стула у стены: – Двигайтесь ближе.

Спеленутая флейта лежала на полу между нами. Я прикончил свой коньяк махом, в два глотка. Собрался встать и уйти, но Фен заново наполнил мой стакан, прежде чем я успел двинуться с места.

– Я не украл ее, – серьезно проговорил он. – Мне передали ее на специальной церемонии за два дня до нашего отъезда. Научили, как заботиться о ней, как кормить ее, и как раз когда я подносил к ее рту кусочек сухой рыбы, я и заметил вырезанные письмена. Абапенамо сказал, что только великий человек достоин познать их. Я спросил, великий ли я человек, и он сказал – да. А потом встрял Колекамбан со своими тремя братьями. Он заявил, что флейта всегда принадлежала их клану, а не Абапенамо, а потом схватил ее и унес. Люди Абапенамо хотели броситься в погоню, но я понимал, что добром это не кончится. И остановил их. Я сохранил мир. Сын Абапенамо рассказал, куда Колекамбан унес флейту, и я понял, что смогу вернуться за ней. Я знал, что не в состоянии уехать без нее. Нельзя просто так бросить фрагмент культурной мозаики. Но я хотел вернуть ее мирным путем, никому не причиняя вреда.