Эйфельхайм: город-призрак - [134]

На сей раз Клаус не нашелся что ответить. Эверард побледнел. Юный Ойген закусил губу. Барон Гроссвальд не пошевелился. Дитрих перекрестился и помолился за незнакомую ему женщину.

— И ее муж не остановился помочь ей? — спросил он.

— Как и слуга. Имре говорит, что из жалости накрыл тело одной из простыней из того узла, не осмелившись ни на что более. Но, — Манфред немного сгорбился в высоком кресле, — я сказал еще не все. Коробейник признался, отчего бежал на запад. Чума пришла в Вену еще в мае, а этим месяцем в Мюнхен, но он молчал из страха, что мы прогоним его.

На сей раз в восклицаниях не было недостатка. Эверард выбранил торговца. Клаус воскликнул, что Мюнхен, в конце концов, находится далеко отсюда, зараза скорее могла направиться на север в Саксонию, нежели на запад в Швабию. Ойген выразил опасение, что болезнь окружает их с востока и запада. Пастор озаботился судьбой евреев, которые отправились туда в сопровождении людей герра.

Барон Гроссвальд, до сих пор безмолвный, повысил голос:

— Болезнь порождается бесчисленными созданиями, слишком маленькими для того, чтобы о них помыслить, и переносящимися различным способом — прикосновением, дыханием, с дерьмом или мочой, даже с ветром. Неважно, в какую сторону он дует.

— Какая глупость! — вскричал Ойген.

— Вовсе нет, — сказал Дитрих, уже слышавший эту теорию от Ганса, равно как и от врача крэнков. — Марк Варрон однажды предположил ровно то же самое в «De re rustica»…[249]

— Это все очень интересно, пастор, — прервал его Клаус высоким, неестественным голосом, — но чума не похожа на остальные недуги и потому может не распространяться так, как заболевания монстров. — Затем обратился к Увальню: — Можете ли вы поклясться, что сказанное вами о своих «маленьких жизнях», верно и для нас? Я не раз слыхал, как ваши соплеменники говорили о различиях между нами.

Увалень махнул рукой:

— Что может быть, то может быть; но, что есть, то будет. У меня иные заботы, чем этот ваш «дурной воздух». Вы выживете или умрете, хотя и отрицаете последнее, тут уж как повезет с «маленькими жизнями». А вот мы можем только умереть. — Из-за бесстрастности тона говорящей головы от его заявления повеяло холодом. Дитрих хотел сказать монстру, что его доказательство неверно, а выведенное следствие неправильно. Что должно быть, будет; но чего не должно, то не обязательно, ибо может измениться по воле Божьей.

Тут Манфред ударил по столу рукоятью своего кинжала. Дитрих заметил при этом, как побелели костяшки пальцев герра.

— Разве твой доктор не может приготовить для нас лекарства? — спросил он. — Если чума естественна, то и лечение ее естественно, а у нас в деревне нет противоядия.

Увалень покачал головой почти как человек:

— Нет. Наши тела — и ваши, как я предполагаю, — натуральным образом имеют внутри себя множество «маленьких жизней», с которыми мы живем в равновесии. Следует осторожно направить соединение антижизни[250] так, чтобы оно поразило только вторгнувшихся извне. Ваши тела слишком странны для нас; мы не сможем различить, кто среди «маленьких жизней» друг, а кто враг, даже если нашему врачу и знакомо это искусство. Немалое умение требуется, чтобы создать соединение, которое выследило бы и уничтожило вторгнувшиеся «маленькие жизни». Создать чисто умозрительно новое вещество для живых существ, чье строение ему неизвестно, — это выше его сил.

Повисла тишина, и Манфред какое-то время сидел неподвижно под взглядами своих вассалов. Затем оперся обеими руками о стол и рывком поднялся, заставив глаза всех, за исключением Увальня, обратиться на него.

— Вот как мы поступим, — возвестил Манфред. — Всякому известно, что иметь контакт с больным смертельно. Мы должны оградиться и не иметь никаких связей с внешним миром. Никто не должен воспользоваться дорогой, идущей через деревню. Всякий, кто придет сюда из Фрайбурга или откуда-либо еще, должен обойти нас стороной, через поля. Всякий, кто попытается войти в деревню, будет остановлен — силой оружия, если потребуется.

Дитрих медленно вздохнул, не отрывая взгляда от рук, затем перевел его на Манфреда:

— Нам завещано проявлять милосердие к больному.

Тихий вздох пробежал вокруг стола. Кто-то потупил глаза, устыдившись, остальные бросали на него свирепые взгляды. Манфред стукнул костяшками по столу:

— Это не проявление немилосердия, ибо мы ничем не сможем им помочь. Ничем! Мы всего лишь позволим чуме проникнуть сюда.

Это заявление вызвало громкое одобрение со стороны всех присутствующих, за исключением Дитриха и Ойгена.

— Ходят слухи, — добавил Манфред, — что мы дали пристанище демонам. Очень хорошо. Пусть знают. Пусть крэнки летают, где им вздумается. Пусть их увидят в монастырях Св. Блеза и Св. Петра, во Фрайбурге и в Оберрайде. Если народ будет бояться прийти сюда, нам, возможно, удастся не подпустить… смерть.

* * *

В тот же вечер Дитрих организовал покаянную процессию на завтра, чтобы вознести молитвы о заступничестве святой Деве Марии и святой Екатерине Александрийской. Процессия пойдет босиком, в лохмотьях, кающиеся грешники посыплют головы пеплом. Циммерман возьмет большой крест с алтаря, а Клаус понесет распятие на спине.