Европолис - [78]

Она поднесла ко рту пригоршню снега. Он показался ей сладким, как мороженое.

От удивления она вертела головой: белая земля и черная морская вода.

Пораженная, она смотрела на скелеты покосившихся деревьев, гнущихся под северным ветром. Словно руки, протягивали они ветви, отягченные снегом, и издалека казались нереальными, как игрушки в витринах кондитерских в праздничные дни.

Когда мороз под опаловым небом окреп и Дунай превратился в серебряный мост, Сулина оказалась островком, не имеющим никакой связи с остальной страной.

Сухопутных дорог в дельте нет. И на несколько месяцев в году лед сковывает и широкий путь по Дунаю.

Жалкой, бесплодной пустыней представляется замерзшая дельта…

Чтобы добраться зимой из устья Дуная в Бухарест, надо ехать через Стамбул. Ежедневное движение пароходов поддерживает открытым устье реки, и торговые суда могут входить и выходить из Сулинского порта. Сев на румынский пассажирский пароход, идущий в Стамбул, и сделав пересадку в Констанце, можно за несколько дней добраться до Бухареста, если поезд не застрянет среди снежных заносов в Бэрэганской степи.

В такие годы, когда птицы зимой замерзают на лету, даже море вдали от берега начинает покрываться льдом.

Льдины, принесенные рекой, смерзаются в устье, и море до горизонта покрывается ледяной коркой. Пока дует северный ветер из русских степей, Сулина выглядит, как кусочек Заполярья.

Но стоит только измениться ветру, стоит только в течение нескольких дней подуть ему с теплого юга, как ледяной покров трескается, льдины устремляются вниз по реке, и целый архипелаг ледяных островов, оторвавшись от берега, уплывает вдаль, пока не исчезает в открытом море.

Ледяные поля трескаются, словно стекло разбитого зеркала. Снежные заносы тают.

Набухают ручьи. Проклевываются зеленые стрелки камыша. Космы старых ветел колышутся на ветру. Мириады насекомых вновь начинают роиться тучами. Все, что может летать, взмывает над зарослями тростника. Начинается таинственная жизнь речных заводей, и дельта, этот птичий рай, возрождается вновь.

* * *

Единственный человек, от которого Эвантия могла ожидать какой-то помощи, был доктор дядя Томицэ, но и он находился где-то за границей.

Через каждые два года доктор имел право на двухмесячный отпуск, который он проводил в Париже, подыскав себе пансион в Латинском квартале, на Буль-Мише или где-нибудь около Сорбонны. Старая хозяйка, у которой он жил, будучи студентом, давно умерла.

Доктор целыми днями бродил по знакомым улицам, исхоженным еще в годы юности. Часто заходил он в ночные заведения, в которых веселился, еще будучи студентом. Многие с удивлением взирали на экзотический вид восточного патриарха. «Богема» времен его молодости уже давно исчезла.

Редко можно было встретить какого-нибудь коллегу, которого он еще помнил. Где теперь те ласковые, веселые девушки, которые щебетали, питаясь, словно птички небесные, крохами со студенческого стола? Все они, словно стертые монеты, вышли уже из употребления. Одни еще были живы и стали почтенными матерями семейства, другие умерли в больницах.

В одном ночном заведении позади Пантеона дядя Томицэ неожиданно встретил свою давнюю симпатию: кассирша Мадлен Мурэ была в дни своей молодости весьма милой девушкой и все еще никак не хотела сдаваться.

Подкрашивая волосы и накладывая толстый слой пудры и румян, чтобы скрыть морщины постаревшего лица, можно утаить несколько лет от возраста, ввести в заблуждение кое-кого из клиентов-поклонников.

Растроганный доктор, обволакивая ее ласковым взглядом, с удовольствием говорил с ней, вспоминая проделки молодости, расспрашивая об общих знакомых, от которых уже давно не осталось и следов.

Она всячески выражала ему свою угодливую привязанность. У нее была привычка ластиться, разговаривать фальшивым тоном, в котором звучали и нытье и ласка. Она все время жаловалась, что ей не повезло в жизни.

Вместо того чтобы отойти от всяких дел и жить спокойно в собственном домике, она вынуждена работать по ночам, чтобы иметь возможность держать дочь в пансионе, потому что она хочет дать ей самое лучшее воспитание.

Как-то вечером доктор еще с порога увидел тоненькую, юную девушку, с серьезным видом сидевшую за кассой. Это Габи Мурэ достойно выполняла обязанности заболевшей матери.

Доктор с напряженным вниманием уставился на нее. Он смотрел на девушку как на изумительную картину, написанную талантливым художником.

Маленькая, круглая, кукольная головка, обрамленная золотистыми, с металлическим блеском волосами, зачесанными на затылок, розовое, словно помадка, личико, черные, блестящие глаза и дерзкий носик.

Девушка была польщена, что с ней разговаривает пожилой доктор, друг юных лет ее матери.

Несколько человек, сидевших в зале, странно посмотрели на него. Какой-то господин серьезного вида шепнул своему соседу:

— Какая низость… Старый волокита… Как это отвратительно.

Доктор почувствовал, что на него смотрит множество глаз. Вдруг он побледнел. Дольше он этого переносить не мог, ему стало стыдно. Тихо опустив в сумочку девушке золотую монету, он незаметно удалился.

По дороге он размышлял. Из глубины его памяти вдруг перед ним возникла сцена, виденная им в молодости. Он был студентом. Как-то в баре он увидел старца с благородной белой бородой и орденской ленточкой. Рядом с ним была очаровательная девушка. Эта пара вызвала у него восхищение: конечно, это отец и дочь. «Нет, дорогой мой, — пояснил ему французский приятель. — Респектабельный старик — это знаменитый сводник. Профессия его заключается в том, чтобы выводить в свет молодых кокоток».