Европолис - [67]

— Дом был куплен на ее имя и завещан под школьное помещение.

— А если это завещание подложное?

— Кто же заинтересован в подлоге?

— Ха-ха-ха! Кто заинтересован? — саркастически воскликнул Нику Политик. — Разве вы не видите, что здесь целый заговор ради того, чтобы наложить лапу на дом Стамати. Погоди, мы еще разоблачим всю банду… Первым пойдет в тюрьму этот лицемер консул… — И Нику яростно погрозил зажатой в руке бритвой.

Наполовину побритый адвокат, щеки которого были покрыты мыльной пеной, замер ни жив ни мертв на стуле перед зеркалом. Он уже не решался излагать свои доводы, а молчал как рыба, чувствуя, как холодное лезвие бритвы угрожающе скользит по его шее.

Не говоря ни слова, он заплатил и поспешно удалился.

— Их сторону держит!

— Ведь он адвокат консульства!

— Нику! — предупредил полицмейстер. — Не распускай нервы, когда находишься при исполнении служебных обязанностей. Не дай бог, но может случиться несчастье, когда ты так волнуешься с бритвой в руках. Этак ты распугаешь всех своих клиентов. Вот уже консул сюда даже не заглядывает.

— Подумаешь, потеря… Посмотрим, кто ему сможет покрасить усы лучше меня! Они у него уже совсем выцвели и стали какими-то зелеными.

— Что бы там ни было, — продолжал полицмейстер, — а я не понимаю жестокости усопшей. Какое сердце должна была иметь эта женщина, чтобы оставить мужа без крова, когда она прекрасно знала, что он купил дом на ее имя только ради того, чтобы доказать ей свою любовь, обеспечить ее…

— Она была бессердечной! — воскликнул Нику. — У нее была гордость графини. Когда она читала в газетах, что какой-нибудь там щедрый человек завещал свое состояние на постройку церкви или школы, ей тоже хотелось, чтобы ее имя осталось после смерти, чтобы все знали и уважали ее. Поэтому она и сговорилась с нашим консулом: она завещает дом под школу, а они ей поставят статую, хотя бы самую маленькую…

— Конечно, — проговорил полицейский, — она имеет право на бюст или хотя бы на мемориальную доску.

— Это злодеяние! Какое бессердечие со стороны супруги! — вздохнул дядюшка Траян. — Скажи Стамати, чтобы зашел ко мне. Я решил затеять процесс. Уверен, что мы выиграем. Буду бороться до конца. Пойду хоть на край света. До кассационного суда дойду.

И старик, помолодевший под руками Нику, торжествующе встал, словно после победы, одержанной в зале суда.

В течение нескольких дней все видели, как Стамати расхаживал с дядюшкой Траяном, обсуждая ход будущего процесса, который уже начал волновать все население порта.

Дядюшка Траян был одной из самых примечательных фигур среди румын, проживающих в городе и по внешнему виду, и по одежде, и по своему прошлому.

Роста он был более двух метров. Всегда носил высокую шляпу, так что рыбаки-липоване, приезжавшие в город на суд, называли его Большой Шапкой. Его лицо по старой моде украшали внушительные бакенбарды. Ходил он всегда в черном, потому что, как говорил он, в провинции адвокат должен внушать доверие своим костюмом и престижем.

Он не был адвокатом, а только стряпчим, но имел богатый судейский опыт, а люди, опять же по его словам, должны выбирать себе врача молодого, а защитника старого.

Никто не знал его возраста, но всем было известно, что приехал он в эти места в 1878 году, когда Добруджу присоединили к Румынии. Он стал известен тем, что ввел в практику городского управления румынский язык, тогда как ранее все дела разбирались только на греческом и на турецком языке.

На здоровье он не жаловался. Маленькая и пухленькая Чирешика, его третья жена, была моложе трех его замужних дочерей.

Дядюшка Траян обладал врожденным ораторским даром, говорил легко и был чрезвычайно словоохотлив. Порой он испытывал наслаждение, слушая самого себя. Речи его всегда звучали патетически, хотя он и не знал ни одной статьи свода законов.

Когда заговаривали на эту тему, он сердито отвечал: «Я защищаю, а судья обязан знать, какой нужно применить закон. У каждого своя профессия».

Дядюшка Траян был убежден, что в лице Стамати он защищает правое дело. Как только он начинал в кофейне произносить речи в пользу Стамати, сразу вокруг него собирались люди, которые тут же, как обычно, делились на два лагеря. Греческую колонию опять раздирали распри.

Юридические консультации, яростные споры, отчаянная ругань повторялись каждый день. Создавалась теория завещаний, говорилось о наследстве Заппа, подыскивались аналогичные случаи, вспоминались имена экспертов-графологов, способные установить, кому принадлежит почерк, которым написано завещание.

Все обещало необыкновенно интересный процесс, но процесс… так и не состоялся.

В самый последний момент Логаридис, мудрейший старец в порту, переубедил Стамати.

— Покорись судьбе, — сказал он. — За каждую ошибку приходится платить. Начиная процесс, ты не знаешь, чем он кончится… Расходы, шум, враги…

— Все равно они не получат дома, пока я жив, — хмуро пробурчал Стамати.

На следующий день его видели разговаривающим с Тони Мелатисом, карточным игроком и организатором лотереи. Увлечение лотереей особенно широко распространилось после того, как один местный торговец москательными товарами выиграл солидную сумму в Государственную лотерею. С тех пор все играли. Система лотереи грозила заменить обычную торговлю продуктами. Птица, рыба, икра, копченая колбаса, халва — все это, вместо того чтобы продаваться на базаре за деньги, шло в обмен на лотерейные билеты.